Т-34 на вечной стоянке у въезда в Печенгу
Печенга — Никель. Дела музейные
На холме у дороги грозит Западу стволом-хоботом танк Т-34. Тут же, у самой гусеницы, из земли вырастает восьмиконечный деревянный крест. Брус его — еще светлый, свежий. Через дорогу — часовенка на месте Печенгского мужского монастыря. Последний перед границей мост в поселке, который называется так же — Печенга. За мостом — Генеральская сопка, тоже увенчанная крестом (впрочем, ее отсюда не видно).
Сюда мы приехали с Вероникой Мацак, которая много лет директорствует в Печенгском районном историко-краеведческом музее. Естественно, она знает тут каждый дом, сопку и дерево, а о каждом событии может дать исчерпывающую и увлекательную справку. И сама она любима всеми и известна, как «Высоцкий районного масштаба»: ее с равным энтузиазмом приветствуют и коллеги-музейщики, и водитель такси, и бывший литейщик на Никельском комбинате, и отец Даниил — высокий молодой священник, вышедший встретить нас прямо к «танковокрестовой» группе. Он и удовлетворил мое любопытство по поводу нее: Т-34, конечно, оставили памятником после войны, а символы веры устанавливает один новгородский предприниматель, же лающий оставаться неизвестным. Летом вот на джипах присылает настоящие строительные десанты, «владыка (архиепископ Мурманский и Мончегорский Симон. — Прим. ред.) называет его «наш крестовоздвиженец». Такими вехами на возвышенных местах раньше традиционно обозначались уже освоенные, «застолбленные» земли. Саамы, даже не зная христианства, уже отмечали свои владения священными сейдами — гигантскими овальными камнями на маленьких катках. Русские же, понятное дело, установили здесь православный крест.
Вообще, здесь, на реке, и в рассказах Вероники Мацак буквально видишь, слышишь и чувствуешь, как перемежаются, не перемешиваясь, вехи истории. Еще в середине XVI века английский капитан Стивен Бэрроу подошел к мысу Кигор у северной оконечности полуострова Рыбачий и подивился: в отдаленной бухте на «краю света» стояло множество судов, а на голом, без растительности берегу шел оживленный торг между голландцами, лопарями, карелами, русскими, норвежцами. За всем этим наблюдал и разрешал споры таможенник из самой Москвы. Бэрроу спросил: чья, мол, эта земля? И тот отвечал, что Руси, хотя признал, что датчане собирают с аборигенов дань наравне с царем Иваном Васильевичем. Лопари и даже германцы начинали понимать наш язык — через три века они скажут с поморским цокающим выговором: «Мы те же русские». В общем, славянизация края продолжалась весьма бурно, пока в ночь на Рождество 1589 года не обрушилось несчастье — шведский боевой десант напал на Печенгскую обитель. Постройки были подожжены, монахи и близживущие лопари — 116 человек — перебиты. Юхан III, лично ненавидевший Ивана Грозного, почел за благо уничтожить «культурную восточную угрозу» в буквальном смысле с корнем. Местные провинциальные интересы наконец начали попадать в геополитические жернова.
И сейчас над братской могилой с деревянной крышей все еще стоит запах мокрых головешек. Не с XVI столетия, конечно, просто церковь, поставленная над захоронением, год назад сгорела уже без помощи каких-либо врагов. Несчастный случай. Веронике Мацак остается только каждый раз спрашивать отца Даниила: не найдено ли при разборе завалов что-нибудь новое для ее экспозиции?.. Не успеваю я обернуться, как батюшка вместе с водителем уже запихивают в наш багажник конец горелого бревна, окованный старинным железом. В салон помещается церковный подсвечник начала ХХ века — и мы отправляемся в обратный путь «с заездом» в музей. «В тему» мобильный телефон нашей хозяйки вдруг басовито запевает: «Прощайте, скалистые горы».
Муста-Тунтури по-фински значит «черный хребет». Места боев Отечественной войны
Муста-Тунтури. Эхо прошедшей войны
Кто куда, а мы карабкаемся на склон тех самых скалистых гор (в песне поется именно об этих местах). Приходится цепляться за кустарники, и я представляю себе, каково было советским войскам брать этот хребет в 1944-м под сплошным огнем 20-й горной армии немцев. Оборачиваюсь, чтобы отдышаться, и вижу вдали, как в объективе: уменьшилась, опустилась куда-то вниз и как бы приподнялась краем к горизонту зелень тонкой полоски земли — здесь материк переходит в полуостров Средний. По этому перешейку когда-то поморы, собравшись за треской или по торговым делам «в Датску», перетаскивали суда — открытые воды вокруг полуострова бурны. А сейчас внизу различимы, с четкостью спичечных коробков, вагончики поселка геофизиков, откуда мы начали наше восхождение.
Мы находимся теперь «в тылу» российской территории, но на перекрестке двух бывших границ: гражданской советско-финской 1940-го (она шла по оси Среднего и Рыбачьего) и советско-немецкого фронта 1941—1944 годов. Это хребет Муста-Тунтури, весь он просматривается с узкого скалистого плато с диагональными трещинами, продуваемый ветром и подчеркнутый лучами низкого солнца. Со всех сторон пока хватает глаз — сопки, скалы, море. Под ногами что-то хрустит, опустив голову, с удивлением видишь: гильзы. Чуть поодаль валяется ржавый «хвост» от мины, похожий на шестеренку. Связки колючей проволоки. Осколки. Поразительно — будто не прошло 65 лет с тех пор, как все это сеяло смерть вокруг. Так медленно ползет время тут, в Заполярье.
Фронт стоял здесь с июля 1941-го. Немцы планировали с ходу захватить Мурманск, единственный советский незамерзающий порт на Ледовитом океане, но продвинулись лишь на несколько десятков километров и были остановлены на Муста-Тунтури. Четыре года австрийские горные егеря и советские морские пехотинцы глядели друг на друга в створ прицела — на расстоянии броска гранаты. Это легко представить себе и теперь: прямо вдоль обрыва над ямкой в скале — ржавый колпак из железных листов, советский блиндаж. В нескольких шагах от него целая система немецких коммуникаций, уходящих под землю.
Потом, три года спустя, скалы штурмовали штрафбатовцы и та же морская пехота. Гитлеровцы сверху поливали их из «огнеметов-самоваров». Сколько погибло здесь таких смертников? Как их звали? На Среднем и Рыбачьем сложили головы 8000—12 000, а известны имена только 3000. Каждый год работы никельского поискового отряда «Омега» прибавляет братских могил: иногда три, иногда пять. Всегда безымянную — лишь изредка на ложке отыщется нацарапанная фамилия.
День подходит к концу, а вместе с ним и все наше путешествие. Мы сидим в натопленном вагончике, как раз возле тех самых скал. По небу от края до края блуждает какой-то белый поток, похожий на дракона, свивается в кольца и развивается, будто концентрированный снежный вихрь. Это — северное сияние, совсем не похожее на то, которое рисуют в книжках. Наяву оно куда яснее, фантастичнее и, что ли, доступнее. Всем северянам по обеим сторонам границы. И так было всегда.