На территорию Новороссии толпами потянулись рекруты из центра России. Хлынули искатели приключений, иностранные колонисты, бегущие от турецкого ига подневольные греки, болгары, сербы, армяне. Однако Европа все же смутно представляла себе этот край, да и Петербург нуждался в объективной информации. Потому Херсон сразу привлек особое внимание. От Петербургской академии наук сюда был послан путешественник Василий Зуев, который на тот день, может быть, больше, чем кто-либо другой, исколесил землю российскую.
...Еще в 1768 году попал он в знаменитую экспедицию академика Палласа, планы которого были обширны и захватывающи. Правда, столь же велики были и трудности. Только великий энтузиазм и преданность долгу ученого помогли участникам пройти за несколько лет от Петербурга до Байкала и китайской границы, собрать ценнейший материал для науки, промышленности, торговли. Тут, в экспедиции Палласа, и обратил на себя внимание пятнадцатилетний солдатский сын Василий Зуев. Еще в детстве заметили его необычайные способности, и потому он, «хотя простого звания», был принят в академическую гимназию, по окончании которой премирован «книгой во французском переплете за доброе поведение и прилежание». И вот подросток взят в путешествие.
Паллас оценил бесстрашие, блестящую память, организаторскую хватку юного Зуева и несмотря на то, что в экспедиции были более опытные люди, послал Василия в самостоятельный северный поход по Оби и Карской губе.
Василий прошел Тобольск, добрался до глухого Березова с его 150 дворами, где вперемежку жили русские, татары и остяки (ханты), промышлявшие охотой. По реке Сосьве добрался до Обдорска (Салехарда), где в пяти дворах зимовало двадцать пять казаков. «Суровый край,— отметил Василий. — Только репа да редька и вызревали тут». Далее с караваном в сто оленей отправился к Карскому морю. Стояло лето. Сани еще тащились по мхам и камням. Олени падали от тяжести нарт, и экспедиция, преодолевая в день не более двадцати верст, медленно продвигалась вперед к Студеному морю. Зуев был одним из первых путешественников, которые пересекли Полярный Урал и добрались со стороны Сибири до Карского моря.
Нелегко давалась ему дорога по таежной России, но трофеи Зуева превзошли все ожидания. Живой белый медвежонок, десятки чучел птиц, кости и скелеты рыб и зверей, словарь народов Севера, 100 страниц описания быта и нравов остяков, вогулов (манси), самоедов (ненцев) вызвали восторг у академика Палласа. И уже в 1772 году он посылает Зуева из Красноярска в Мангазею, которой тот хотя и не достиг, но, пройдя почти весь Енисей, привез новые невиданные экспонаты. Затем Иркутск, китайская граница и долгое, почти трехлетнее, возвращение в Петербург.
Двадцать тысяч верст под руководством Палласа проехал Василий. Экспедиция стала для него университетом, здесь он родился как ученый и исследователь, а доля эта нелегка. Кроме того, что приходится бороться с недостатками, невежеством, засильем иностранцев, тебя почти на каждом шагу подстерегают и смертельные опасности. Ведь стоит только вспомнить: Ловиц умер в плену у казаков яицких, Гмелин скончался в застенках у лезгинского Али-Бей Хана, Гильденштадт попался было горским татарам. «Но все сие по большей части вне государства, среди диких и непросвещенных народов и людей случилось, а я, — горько писал Зуев, — был схвачен внутри моего отечества, в Харькове, захвачен и обесчещен!»
Это было во время путешествия по Малороссии. Зуев вспомнил, как с великой яростью вскочил из-за стола наместник губернаторства, крича: «Под караул его, на гауптвахту!» — а все только за то, что Зуев с достоинством просил лошадей у секунд-майора и не хотел платить самопроизвольный налог, придуманный то ли губернатором, то ли самим майором. «Отсидев на гауптвахте,— вспоминал впоследствии Василий Зуев,— я снова предстал перед наместником, и оный распекал меня, заставил перед ним вытянуться и снова кричал: «Ты, братец, неучтив. Конечно, вас вежливости в академии никогда не учат, так я много уже вашу братию учил и теперь тебя учить стану». Поставил тогда меня у порога, положил одну руку в пазуху, другую вытянул, после велел смотреть на себя. И так-то вот надобно нагибаться, и так-то вот надобно говорить: «Знай, что я генерал-губернатор!» В доказательство же своей глупости и пустых привязок читал передо мной всякие артикулы об управлении. Мне же наперед от офицера сказано было, чтобы я ни малейше не прекословил, иначе сила его, говорит, велика и власть страшна, и для того должен я во всем повиноваться. Я сие и сделал и сто двадцать верст скакал до Полтавы, не выходя из кареты и совершенно остолбенев. Господи, как это по-русски! Правда, тут же себя успокоил и говорил: «Терпи, брат, за науку. Никто за тебя ее не сделает, хоть ты на самого бога обидишься».