В Оксфорде, например, вам расскажут, что университет был основан в XII веке; что, когда король Карл I, ненадолго поселившийся здесь, а затем казнивший его Кромвель, пытались получать из библиотеки Бодлена (сейчас — пять миллионов томов) домой книги, в просьбе отказали и тому и другому, так как это противоречило правилам.
Англичане предпочитают менять не форму, а содержание, не вывеску, а суть, приспосабливать старое к новому, а не разрушать его безоглядно. Поэтому, не выезжая из поросших мхом стен, алхимики превратились в ядерных физиков, схоласты — в еретиков, а после — в аристократов-диссидентов, которые в роскоши колледжей готовятся «ниспровергнуть» устои современного британского истэблишмента, а на деле оттачивают идеи для его совершенствования.
О дверной ручке и беременной герцогине
И в малом и в большом англичане пытаются найти традициям современное применение. Всегда ли это удается?
В удобном поезде, который мчится по Англии со скоростью около 200 километров в час (впрочем, нередко и опаздывает), прибываю на нужную станцию и мечусь перед выходом, не умея открыть дверь — изнутри нет ручки. Через минуту поезд трогается, и я должен буду возвращаться назад со следующей станции. Оказывается, нужно было опустить стекло, просунуть руку и открыть дверь снаружи. Когда злость проходит, понимаю, что в этом есть свой резон — на большой скорости кто-нибудь случайно может нажать на ручку и вывалиться из вагона. Но почему в поезде, где внутренние двери распахивает фотоэлемент, чтобы пассажиру с багажом в руках удобнее было проходить, почему двери наружу не может открыть машинист?
«Почему в последних известиях у вас одна из новостей — повышение надоев молока, но в магазинах молока не хватает?» — дразнили меня англичане. «А ваша «ньюс» — герцогиня Йоркская забеременела, а рождаемость в стране падает»,— отбивался я. Мои собеседники вежливо улыбались — что, мол, взять с иностранца, не понимает он, что королевская семья — наше национальное достояние. Поэтому важная новость — не только парады гвардейцев в медвежьих шапках, протокольные визиты, разрезание ленточек на выставках, но и беременность снохи королевы. И льются сообщения о том, как себя чувствует герцогиня — молодая и очень привлекательная женщина, интервью с мужем, интервью с отцом, с врачом, комментарии по радио, телевидению, в газетах. Герцогиня Йоркская все же поехала кататься на горных лыжах на швейцарский курорт, позирует с известными горнолыжниками, скользит по склону в сопровождении телохранителей. И вдруг упала. «Ах, бедняжка!», и вся Англия воскликнула «Ах!». Интервью со специалистами, комментарии, фотографии... И все всерьез. Монархия — символ и центр английского истэблишмента. За ее сохранение — 90 процентов англичан.
Мои дети, как и английские, читали сказки про принцев и принцесс. Им было интересно. Они выросли и забыли про них. Английские дети выросли, но им изо дня в день показывают всамделишных принцев и принцесс, рассказывают об их прическах, причудах, платьях, вертолетах, автомашинах, занятиях, развлечениях, ссорах, любви... Обывателю до смерти интересно. Пусть он получает ту духовную пищу, которой достоин, и поменьше думает о политике, ядерном оружии, о безработице. Так что не смейте шутить по поводу беременности герцогини Йоркской.
Делом серьезным бывает и смех. «День юмора» в пользу голодающих африканцев. Остряки изощряются по телевидению, радио, с эстрад, в газетах. Многие англичане носят красные клоунские носы. Предложили красный нос премьер-министру Маргарет Тэтчер, но она отказалась. Собрали миллионы фунтов на покупку продовольствия. «День юмора» оказался эффективен. Во-первых, действительно помогли голодающим. Во-вторых, приобрели дополнительный политический капитал в Африке. В-третьих, дали многим возможность выразить свои искренние гуманные чувства. Наконец, показали обывателю: ты видишь, как люди страдают и голодают? Возблагодари бога, что ты родился англичанином.
Англия в Советском Союзе, как и в старой России, почему-то менее популярна, чем Франция. При слове «заграница» у нас чаще добавляют «Париж», хотя Лондон ни в чем — ни в величии и своеобразии архитектуры, ни в накале интеллектуальной и культурной жизни, ни в развитии современной промышленности — не уступает Парижу. «Виновата» история: французская культура XVIII — начала XIX века больше выражала западноевропейскую культуру и как таковая оказала больше влияния на формирование российской культуры, литературы, интеллигенции. Величайший русский роман «Война и мир» начинается с монолога по-французски, а не по-английски. В XIX веке Российская и Британская империи были соперниками в Азии, хотя к первой мировой войне пришли союзниками. Но русские все равно охотнее ехали во Францию и Германию, чем в Англию. Даже русская послереволюционная эмиграция в большинстве осела во Франции, Германии, США, естественно — в славянских странах, но не в Англии.