Житель этой пустоши мало думает о своей внешности и гордой осанке; скорее наоборот, он предпочитает иметь самый неприглядный и несчастный вид. Однако он отнюдь не отличается покорным и смиренным нравом; это суровый и сухой человек, необычайно выносливый, жесткий, как жила, а иногда еще и фанатик, горящий скрытым внутренним огнем. Сгорбившись и сжавшись, сидит он на своей лошади, все мышцы расслаблены, словно он экономит силы, лицо под шляпой со свисающими вниз полями кажется помятым, а в глазах, где-то глубоко-глубоко, то и дело вспыхивает пламя.
Случается, что в короткие периоды дождей, в эти дни мимолетного зеленого счастья, он поет возле своего стада, но это не ликующая песнь радости, а грустный заунывный стон о том, что было вчера и что будет завтра.
Некоторые деревья, не желая погибать, стелются по земле, врастают в почву и становятся подземными, чтобы вновь воскреснуть и одеться зеленью, когда опять пойдет дождь. К домам, где еще живут люди, со всех сторон сползаются гремучие змеи, более опасные и более нахальные, чем когда бы то ни было.
По ночам сюда слетаются стаи летучих мышей; они влетают в окна, набрасываются на спящих, нередко загрызают насмерть маленьких детей.
И вот тогда житель пустоши уходит из этого ада; вместе со всей семьей, верхом или пешком, он пускается в путь. По дороге он встречает своих товарищей по несчастью, таких же беженцев, как он. Их становится все больше и больше, и скоро уже целые толпы людей, гонимых голодом, жаждой и лишениями, двигаются все дальше и дальше к морю или берегам больших рек.
Они скопляются сотнями и тысячами на железнодорожных станциях и речных пристанях, чтобы переселиться туда, где они смогут работать, есть и пить.
Одни оседают в городах или на плантациях и остаются здесь навсегда. Другие, более беспокойные, все бродят и бродят по дорогам, перебиваются случайной работой, страшно тоскуют по родному краю, пусть суровому и пустынному, и рано или поздно возвращаются туда, как только до них доходят слухи о дожде.
Этот дикий край — удивительная фантастическая страна; она то задыхается от засухи, то бурно расцветает, захваченная бешеным ритмом нечеловеческих страстей. Это страна фанатиков и мечтателей, где воздушные замки выступают в редком сочетании с самой грубой и жестокой действительностью. Уже несколько столетий сюда уходят жители перенаселенного побережья — эти вечные бродяги и искатели приключений.
Эти фанатики невольно оказались пионерами освоения дикого пустынного края. Проложенные ими тропки стали дорогами, а временные лагеря — городами и селениями. Здесь есть районы, где они вырубали лестницы в горах, на обрывах строили города, а горные вершины увенчивали часовнями и храмами, белеющими на фоне облаков.
Рисунки Г. Филипповского
Загадки древних рисунков
Это было несколько лет назад, когда я работал над фильмом о горном Алтае. В те дни мой киноаппарат не знал отдыха. Он снимал смелых охотников, идущих на медведя, заботливых пастухов, спасающих ягнят и овец от волков, трудолюбивых доярок, которые ухаживают за полудикими сарлычками... О сегодняшних делах Алтая можно было рассказывать без конца.
Но меня в то же время занимала еще одна тема: мне хотелось показать, что некоторые охотничьи и животноводческие навыки алтайцев имеют тысячелетнюю историю.
Я знал о рисунках, оставленных первобытным человеком в пещерах Западной Европы, в ущельях Средней Азии. А что, если я найду такие, рисунки и на Алтае? Это, пожалуй, будет самый лучший способ воспроизвести на экране далекое прошлое народа.
Однако научных трудов по географии и истории края у меня не было под рукой, а в музее сведений о рисунках я почти не нашел. Тогда я стал расспрашивать всех, с кем приходилось встречаться: шоферов, милиционеров, журналистов, учителей, врачей, пастухов, охотников.
И, вот, наконец, я напал на след-Селение Дьячы-Дьёл, куда мы — я и мой помощник Петя — добрались по гладкой ленточке Чуйского тракта, лежит в глубине горной страны. Вдоль длинной улицы селения стоят домики самые обычные — с окнами, дверьми и печными трубами, а сзади них, во дворах, приютились аилы — шалаши из шестов, крытые корой, с дымовыми отверстиями наверху; аилы — любимые жилища стариков, которые так и не привыкли к домам.
Улицу замыкает светлое здание школы. Молодой учитель гостеприимно предложил поселиться в его домике и обещал помочь в розысках Бичиг-Ту — «писаной скалы» («бичиг» — по-алтайски рисунок, «ту» — скала), о которой я узнал от одного врача, алтайца по происхождению.
На следующее утро, когда мы в сопровождении шумных школьников тронулись в путь, резко переменилась погода. Лето на несколько часов превратилось в зиму, закружились в воздухе снежинки. Это обычное явление в горах — закурилась какая-нибудь покрытая вечным снегом вершина. Я не знал, что скоро буду безмерно рад этому снегу, а пока с завистью поглядывал на теплые шапки ребят, сшитые из полосок рыжего меха и черных лапок лисиц. С шапок свисали цветные шнурки с кисточками на конце. Они весело болтались на ходу.
Сразу же за поселком начался урок истории. Мы увидели камни, установленные правильными кругами, грубо обтесанные, замшелые, вросшие в землю.
— Это могилы древних алтайцев, — объяснял учитель. — Из маленьких камней сложены могилы бедных охотников и чабанов, из больших — богатых ханов.
Тропа, извивавшаяся между, могилами, свернула к горе и стала подниматься к седловине. На перевале — сравнительно ровной площадке, — рядом с тропой, которая опоясывала гору, как подпруга коня, лежала широкая плита. Над ней уже копошились, смеялись и спорили ребята.
— Бичиг-Ту...
— Это марал!.. Сарлык!.. Бун!..
— Нет, это архар!
Я подошел ближе и увидел изображения животных и людей, нарисованные... снегом. Снежинки продолжали падать, ветер сметал их с камня, но не мог сдуть рисунков. Что за чудо? В чем здесь секрет? Я стер ладонью изображение марала и понял замысел древнего художника. Рисунки, выдолбленные на плите, были невидимы до тех пор, пока незаметные глазу вмятины не заполнялись каким-нибудь материалом, отличающимся по цвету от серого камня. Как выяснилось впоследствии, этим рисункам было почти 2 500 лет.
Художник точно передал внешний облик животных — поэтому ребята, которые не раз видели маралов и архаров в горах, а сарлыка — у себя дома, сразу их назвали. Они спорили только о гигантском архаре, которого не могли знать, так как он давно вымер...
Животные — их позы полны напряжения — нарисованы, пожалуй, реалистичнее, чем люди. В человеке художника интересовало не то, как он выглядит, а где он находится по отношению к животным и что делает, чтобы подстрелить их. Поэтому люди изображены довольно условно, но в движении.
Художник не забыл показать и место, где происходит действие. Каменный уступ пересекает картину сверху донизу. Благодаря этому рисунок сразу приобретает драматическое содержание: человек гонит животных с горы в пропасть, на дне которой их поджидает стрелок.
Зачем же эта выразительная, умная композиция, волшебно появляющаяся из ничего, была вырезана на плите, лежащей рядом с тропой?
Вопросы ребят так и сыпались на учителя и на меня. Я снимал, учитель объяснял:
— Вероятно, древние охотники приносили сюда часть своей добычи в жертву горным духам. Люди тогда верили, что горные духи помогают им на охоте. Жертвенной кровью заливали рисунки, и они делались видимыми, понятными. Бичиг-Ту был своеобразным учебником, передающим опыт и знания старых охотников молодым.