— Неделю проходишь под этим именем, а там подумаем, — бормочет Доминго, любуясь своей работой.
Он ошибся. «Компадрито» остался надолго.
Доминго отрывал время от сна, чтобы украсить и прибрать собственными руками героя. Я, со своей стороны, следил за его внутренностями. Между существами трех рас — черной, белой, и красной — установилась прочная связь. Так мы постигли простой факт, что не обязательно понимать другого, чтобы жить по-братски.
Внимание, поворот! Резко отпускаю педаль сцепления, мотор воет, приняв на себя раскатившуюся массу грузовика, скорость чуть падает, и я выворачиваю руль. Поворот кончился, снова четвертая скорость, полный газ. Новый поворот — та же схема. Руль. Сцепление. Четвертая — полный газ... Мотор отчаянно кричит от боли и удивления, ветер покрывает его рев на виражах. На десять, двадцать, триста метров обрывается откос то справа, то слева. Гора надвигается на шоссе, пихает его, сжимает горло, сыплет каменьями или жидкой грязью.
Двести двадцать три поворота на сорок километров пробега. Удачи тебе, водитель. Ты ошибаешься только один раз, но зато наверняка.
Последний участок идет по ровной земле, покрытой пухлым слоем пыли, взметающейся смерчами из-под колее. Перед глазами все время колышется плотный занавес; лишь изредка в разрывах можно глотнуть воздуха и обогнать впереди идущего. Этот туман убийствен вдвойне: он скрывает предательские рытвины и забивает твердыми частицами легкие.
Вслепую, повязав платок на лицо, оставив одни слезящиеся глаза, на которые с покрытого коростой лба градом течет пот, водитель выжимает 100 или 110, лихорадочно пробегая в памяти участок: вот тут, еще шестьсот метров, яма. А эта масса, темнеющая сквозь серую муть, — грузовик? Надо подобраться ближе. На спидометре 110. Да, маячит брезентовый кузов конкурента.
Обходим?
Доминго всегда «за». Когда ему страшно, он сереет. Но попробуй угадай цвет боковым зрением сквозь маску грязи и порошковой пыли. Разве что когда ему совсем жутко, он начинает смеяться.
Для обгона надо прилепиться вплотную к грузовику: пыль закручивается в десяти метрах позади. Расстояние между машинами — восемь метров на скорости
100... Спастись в случае внезапного торможения можно лишь на самой середке дороги.
Доминго посмеивается, не разжимая губ, чтобы не наглотаться сверх меры. Машина делает прыжок, левый край скатывается на обочину, камешки со скрежетом барабанят по днищу. Газ до отказа. Двадцать секунд не дышу... Уф! Теперь пускай он глотает пыль и плачет грязной слезой. Если он в здравом уме, то должен сбросить газ и отпустить победителя с миром, дав ветру разогнать удушающую пелену.
Но в эту минуту на трассе двести грузовиков, и только что обставленный водитель кидается вдогонку. Опять плотный шлейф пыли, опять самум на скорости 110. Ближе, ближе. Шофер уводит слишком влево разогнавшуюся машину. Дикая тряска, грузовик утыкается в канаву, и... тишина, нарушаемая лишь шорохом опадающей пыли. Остается вылезти, ступая негнущимися ногами, и осмотреть, что сломано — в тебе и машине. По счастью, после удара головой о стекло у водителя шок и он не чувствует боли, а чуть позже сознание, во что обойдется ремонт, заглушает все прочие ощущения.
Бывает также, что по левой полосе наверх идет встречный. Он возникает из облака пыли, словно фантом, разрастается до гигантских размеров. Слишком поздно тормозить, свернуть некуда. Выживших после удара в лоб не бывает.
В горах и на равнине на месте гибели водителей у обочины ставят миниатюрный крест, сантиметров тридцать, не больше. Накануне праздника поминовения набожные души втыкают вокруг них свечки. По числу этих огоньков, трепещущих на ветру во тьме, можно составить летопись трассы.
До меня вдруг дошло: все, что творится на дороге, продиктовано не злобой. Никогда не было такого, чтобы кто-то нарочно столкнул товарища в пропасть. Разбившиеся виноваты сами — ошибка в расчете, секундное затмение или подвела механика; виноваты, конечно, Анды, заставившие дорогу свиваться в тугие кольца; и, конечно, мерзавцы фрахтовщики... Но об этом не говорят. Мертвые молчат. А выжившие, плечистые битюги с перекошенными шеями, трясущимися руками и струйкой слюны, тянущейся изо рта, тридцатилетние инвалиды, они тоже не рассказывают. Они приходят по ночам и спят в кабинах грузовиков, а то и прямо в кузове, но соскакивают наземь и мчатся прочь стремглав, едва застучит мотор. Старые товарищи подкармливают их, отдают комбинезон или куртку. Бывает, друзья моют их как малых детей. Но это все равно ненадолго: шарахаясь от машин, они скоро оказываются под колесами на улице, или, поскользнувшись на набережной, падают в море, или вновь срываются в пропасть, откуда зачем-то вылезли в первый раз.