Главный бой солдата
Окровавленного товарища разведчики притащили на плащ-палатке. Он скончался в дороге.
— Нигде и мышь не проскочит... — Старшой вытер рукавом телогрейки грязь с лица. — Каждый дом как крепость, никаким фугасом не возьмешь.
— Как она называется? — спросил Павел Дубинда командира роты.
Заулин посмотрел на карту — немецкую километровку, на которой русскими буквами были подпечатаны названия городов и крупных населенных пунктов: управление картографии фронта отставало от общего наступления с печатанием собственных карт.
— Бла-ди-ау, — по слогам прочитал Заулин.
— Понятно, — коротко кивнул Дубинда.
— Что «понятно»? — не понял капитал.
— Понятно, говорю: хочешь не хочешь, а деревню брать придется.
Заулин озабоченно сдвинул фуражку на лоб, как бы прикрываясь от солнца, хотя только начинало светать и с моря наползал холодный мартовский туман.
Получилось так, что во время наступления основные силы полка прошли по большаку, что тянулся вдоль морского берега, и деревня осталась в стороне, на мысу, километрах в пяти от дороги. Бойцы из роты второго эшелона въехали было в деревню, но их обстреляли из пулеметов и почти всех перебили. Командир роты капитан Заулин по рации доложил о происшествии комбату, тот приказал разведать и взять деревню своими силами. Разведка вернулась ни с чем, а из своих сил оставался лишь неполный взвод Дубинды, поскольку рота тоже ушла вперед и срывать ее с марша не было смысла.
Заулин, несмотря на свои двадцать пять, успел повоевать, попадал в окружение, выглядел на все сорок, держался тихо, думал долго, был он не из тех счастливцев, у кого и рукавица — граната. Меньше всего хотелось капитану рисковать жизнью бойцов. Шел март сорок пятого. Судя по всему, маячил долгожданный конец, и больно было, ох как больно, терять людей в последние дни. В деревне, прижатой к морю, полагал он, укрылось не больше роты. В лоб брать ее ни к чему. Как сказано в законе войны, наступающих погибает втрое больше, чем тех, кто обороняется. Каждый дом и сарай сложены из померанского гранита, строились с расчетом на длительную оборону, голыми руками не возьмешь, а танков и пушек для штурма никто не даст.
Разматывая ход своих мыслей дальше, Заулин пришел к такому выводу: фашистам рано или поздно придется вылезать из мышеловки, они попытаются пробиться к своим, и как можно скорей, пока фронт близко; значит, выйдут в чистое поле, и тут-то, пожалуй, и хватит взвода Дубинды...
Перед тем как отъехать, Заулин поделился с Дубиндой своими соображениями и добавил на прощание:
— Только на рожон не лезь, Павел. Горяч ты в бою, удержу нет. Как попрут — бей, а сам вперед не суйся, успеешь.
— Ясно, товарищ капитан. Нам-то теперь торопиться вроде некуда, — хитрил Павел, легонько подталкивая Заулина к «виллису», чтобы тот уезжал поскорее и дал время заняться делом.
Бойцы успели окопаться вдоль дороги, перешеек закрыли. Слева росли сосны, туда Дубинда поставил «дегтярь», справа, у брошенного сарая-коптильни, расположил станковый пулемет. А центр, насколько хватало голов, усилил автоматчиками. У каждого в подсумке было по две гранаты да столько же в «заначке» у бывалых, которые особо ценили круглые Ф-1 — «лимонки», или «фомки»: они не выпирали из вещмешка и вообще хороши были в ближней схватке в окопе и уличном бою. Патронами тоже пока все были обеспечены. Оставалось ждать.
Военная судьба Павла Дубинды складывалась так, что он часто попадал в рукопашный бой, оказывался впереди всех, первым врывался во вражеский окоп. То ли ноги были длинней, то ли кулак увесистей, то ли характером пошел в драчуна отца, который родом вышел с Херсонщины, из Прогноев, описанных Горьким в рассказе «На соли». Издавна Прогнои славились биндюжниками. Отсюда выходили матросы, рыбаки, портовые амбалы, созданные для тяжелой морской работы. Позднее Прогнои назвали Геройским, поскольку дали они Отечеству двух матросов-потемкинцев, одного балтийца-большевика и четырех Героев Советского Союза.
Как и все его одногодки, Павел сызмальства привыкал к морю, рыбачил, ходил на парусниках. Он и служить попал на крейсер «Червона Украина», куда брали ребят гвардейского роста, недюжинной силы и обезьяньей ловкости, чтобы могли и кувалдой цепь расклепать, и вертеться в рассчитанном до дюйма пространстве между переборками, вентилями и другой начинкой военного корабля.