По вечерам разноязыкая масса приезжих, утомленная музейным галопом, растекается по кафе и пивным, по набережной быстрого Зальцаха, по Гетрейдегассе — узкой улочке, увешанной цеховыми эмблемами. Я шел, разглядывая их, и в глубине души ждал счастливой, необыкновенной встречи. С кем? Нет, о гамбургском плотнике я не мечтал. Но путешественник всегда ждет чего-то не предусмотренного путеводителями.
Я слишком долго стоял у киоска, иначе бы раньше увидел его. Расшитый заплечный мешок, острая шляпа с неровными полями... Он шагал, удаляясь от меня, резко непохожий на людей в пиджаках, в галстуках, в нейлоновых рубашках, будто ожившая кукла из механического театра его высокопреосвященства. Я бросился в погоню.
Он остановился, собираясь, по-видимому, пересечь улицу. Мне представилось невероятное: косяк машин несется, а мой гамбуржец свободно движется наперерез, бесстрашный и неуязвимый. Проходит сквозь металл, одетый угольно-черным, кофейным, бежевым, малиновым лаком, сквозь небьющееся стекло, пластмассу, ковровые обивки, навьюченные скатки палаточного брезента, сквозь резину надувных матрасов, кресел, лодок и ванн. Он проходит, рассекая все эти шедевры ширпотреба, все эти приманки цивилизации — человек из другого века, подчиняющийся лишь законам своего волшебства. Туристы несутся дальше, не замечая чуда, унося свои дорожные карты, пестроту флажков-сувениров, гирлянды кукол-талисманов, оберегающих автомобилиста от опасностей в пути.
В этот момент зажегся зеленый свет. Плотник уже маячил на той стороне, а я замешкался, и машины отделили меня от него.
Как только позволил светофор, я перебежал улицу, огляделся и свернул в переулок. Тотчас я оказался как бы на тихой окраине. От гомона, от пожаров рекламы меня отрезало как ножом. Одинокий фонарь озарял пузатенькие особнячки, окутанные зеленью. Они пузырились застекленными балконами, верандами, а один — с колоннадой, унизанной диким виноградом, — простодушно подражал вилле римского патриция. Почему-то пахло тиной.
Переулок вел меня недолго, он вскоре стал шире, светлее, потом уперся в гору. Над крышами домов грозно навис скалистый щербатый выступ. И в самой глубине тупика замаячила знакомая островерхая шляпа с белым перышком!
Через минуту я понял, что гамбуржца перехватили. Четыре туриста буквально прижали его к стене горы — высокий полный мужчина с лысиной, тощая медноволосая женщина, верзила-подросток и девочка лет двенадцати в матросском берете с помпоном.
— Битте... битте...
Толстяк, очевидно, больше ничего не знал по-немецки. Зато жесты его были красноречивы. Он держал деньги и тыкал ими плотника в грудь, а другой прикасался то к его куртке, то к шляпе. Я заметил, что никакого пера на ней нет, просто черное сукно прорезано белой матерчатой полоской.
Плотник в изнеможении мотал головой. Нет, он не хочет продавать свой костюм. Назойливые иностранцы ему явно надоели, и я охотно помог бы ему избавиться от них.
Подросток шагнул вдруг вперед и схватил мешок плотника. Женщина испустила хищный возглас и тоже вцепилась в мешок. Вдвоем они заставили плотника снять ношу, опустить на землю. Плотник вздохнул, нагнулся и развязал веревку. Все четверо начали потрошить добычу. Подросток, ухмыляясь, подбрасывал на ладони рубанок. Потом все расступились; гамбуржец, красный от смущения или гнева, кидал в мешок инструменты, узелки, коробки. Затем он выпрямился и оглядел нападающих. Чего-то не хватало.
— Сувенир, сувенир, — выпевала девочка. Она отбежала в сторону, размахивая чем-то продолговатым.
Отец поймал ее, отнял сувенир. От пачки денег — он все еще сжимал их — отделилась одна бумажка, и плотник с досадой кивнул.
Турист вытер лысину. Оглянувшись на меня, он торжествующе показал свое приобретение. То был ватерпас в старинной резной деревянной оправе. Полтора века назад резчик начертал сентенцию — «Коль душа чиста, то и глаз верен» — и вывел дату: «1807».
Плотник между тем впрягся в рюкзак, оправил растрепанную одежду и ушел прочь, не простившись. Я не решился остановить его.
Два года спустя я попал в Гамбург.
Наша «Башкирия» пришвартовалась километрах в восьмидесяти от города, в самом устье Эльбы, широко прорвавшей плоское песчаное побережье Северного моря, усеянное пляжными кабинками и тентами.
Маленький городок Куксхафен словно тонул в людском паводке. Прохладное море — всего плюс двенадцать — не пугает рьяных купальщиков. И наш корабль, да и мы сами оказались в центре внимания присутствующих здесь гамбуржцев.