Четыре часа утра. Площадь вся затянута дымкой выхлопных газов. В основном набор уже кончился, ажиотаж спал, и примерно сотня автобусов, набитых мексиканцами, готова была тронуться в путь. Но некоторые еще ждали своего шанса. Они толпились вокруг автобусов, как кающиеся грешники вокруг статуи святого. То были низкорослые люди в старой, вылинявшей одежде, тихие и покорные. Среди них бродили вербовщики с плантаций. Высокие, широкоплечие и розоволицые, они походили в этой толпе на выходцев с другой планеты. Некоторым мексиканцам они показывали пальцем на автобус — взяли! Мимо других проходили равнодушно. Нанятый мексиканец, почтительно держа шляпу в руке, пробирался к автобусу. Многие при этом быстро наклонялись и целовали вербовщику рукав. Перед тем как влезть в автобус, мексиканцы надевали шляпы и, молниеносно преклонив колено, быстро крестились.
Те, которых вербовщик еще не осмотрел, срывали при его приближении шляпу, готовые по первому знаку сделать шаг вперед, учтиво произнося: «A sus ordenes, senorl» — «К вашим услугам, сеньор!» Эти люди были полностью в его власти и знали это. Он, к примеру, мог вычесть какую угодно часть их заработка за проезд к месту работы.
Вокруг одних автобусов народу сгрудилось больше, вокруг других — гораздо меньше. Отвергнутый у одного автобуса мексиканец немедленно кидался к другому, где конкуренция казалась меньше.
Но это нечасто помогало. Ведь каждый день сюда приходит тысяч пятнадцать-восемнадцать народу, а берут тысячи две. И когда в полшестого отправились последние автобусы, толпа неудачников понуро зашагала назад в Мексику. Она ведь рядом, в нескольких сотнях метров.
...Потом уже — не в тот день, а пожив в Калексико и заслужив нечто вроде доверия чиканос, — я узнал, что каждый мексиканский батрак мечтает о том, чтобы получить работу как можно ближе к границе. На узких проселочных дорогах старые, разбитые автобусы делают едва километров по сорок в час. Плантации же разбросаны от Калексико на девяносто-сто, а самая далекая удалена на все сто девяносто километров. Так что мексиканец, выехав из Калексико в три пополуночи, попадает на место работы часов в восемь. Отработав свои восемь часов, он приезжает назад в Калексико к девяти вечера и только около десяти возвращается домой, в Мексику. И перед завтрашней Голгофой ему остаются каких-то четыре часа сна. Правда, это худший случай. Но и в лучшем никому из тех, с кем я говорил, не удавалось спать больше шести часов.
Впрочем, мексиканцы считали, что им еще не так плохо. «Что вы, сеньор, многим людям хуже, гораздо хуже, чем нам: ведь они живут далеко от границы. А вы, сеньор, не представляете, что такое мексиканские автобусы...»
Чем больше я влезал в жизнь Калексико, тем сильнее убеждался, что со времен отмены рабства в Америке не было ничего, столь напоминающего невольничий рынок. Но ведь люди приходят на этот рынок добровольно, они рвутся на плантации, отталкивая друг друга: «Меня, сеньор, меня возьмите, меня!»
Ответы на свои вопросы я искал у Мануэля Чавеса в его тесной, убогой конторе на окраине Калексико. Мануэль — брат Сесара Чавеса, организатора забастовки калифорнийских сборщиков винограда, которая длится уже пятый год. В истории Соединенных Штатов все попытки создать профсоюз сельскохозяйственных рабочих оказывались пока безуспешными. Каждую из них легко и быстро сводили на нет привозимые из-за границы китайцы, японцы, филиппинцы, а теперь вот мексиканцы. Мануэль приехал в Калексико, чтобы убедить мексиканцев отказаться от работы на виноградниках. Но батраки, с которыми он говорил, слишком бедны, чтобы отказаться от реального заработка ради лучшего будущего других людей.
— Пошли со мной в Мексикали,— сказал Мануэль. — Посмотришь, как они живут дома.
Город Мексикали от границы был метрах в ста. Сначала мы шли вдоль длинной очереди машин, ожидающих американского таможенного досмотра, и, миновав последнюю, вступили в город. Здесь живет около миллиона человек. По данным Мануэля, примерно треть из них — за гранью нищеты, почти все остальные просто очень бедны.
Семьи поденщиков живут в квартале, растянувшемся по берегам реки Рио-Нуэво. На первый взгляд Рио-Нуэво вообще не похожа на реку. Скорее это нечто вроде вади или уэда, или как там еще называются в засушливых странах сухие русла, по которым лишь в краткий сезон дождей бурно проносится бешеная вода. Но русло Рио-Нуэво отнюдь не абсолютно сухо, там текут ручейки какой-то черной жижи, масляно поблескивающей под солнцем. Дело в том, что Рио-Нуэво — единственная канализация Мексикали.