Высоким надтреснутым голосом залаяла собака. На зов Родуана вышел молодой сухощавый шиллук и после короткого разговора с Родуаном принес в жестяной банке из-под консервов мутной рыжеватой воды. Отхлебнув сильно пахнущую болотом жидкость, я шутя спросил Родуана:
— А не отправлюсь я на тот свет от этой влаги?
Неожиданно шиллук ответил мне по-английски:
— Не следует пить много. Вы можете заболеть.
— Но вы пьете эту воду?
— У нас нет другой. Мы привыкли, — шиллук засмеялся, и я увидел, что нижние зубы у него были целы. И вообще было в нем нечто такое, что как-то выделяло его среди других деревенских нилотов. Он носил обычную матерчатую повязку. На лбу ряд бугорков — знак шиллукского племени, рельефная татуировка на левом плече. Но, кроме массивной двойной цепочки на шее, у него не было никаких украшений: он не носил ни перьев в волосах, ни многочисленных колец на руках и ногах, ни громоздких серег, которые мужчины часто вдевают в верхнюю часть уха. И все-таки главное его отличие было в манере держаться, в прямом, пытливом взгляде глубоких черных глаз.
— Вы из Германии? — спросил меня шиллук и этим вопросом немало удивил Родуана. Дело в том, что в дальних нилотских деревнях обычно не знают разницы между белыми, а английских чиновников обычно называли турками по воспоминаниям об оттоманцах — первых охотниках за рабами в этой стране.
— Из России? — удивился шиллук, услышав ответ. — Там очень холодно!
— Откуда вы знаете?
— Сержант Сэм рассказывал.
Мы присели на землю под колючей молодой пальмой и продолжали беседу. Из-за тукуля то и дело выглядывали два мальчика, но приблизиться побоялись, несмотря на приглашения отца. К нам подошел старик. Услышав беседу на непонятном для него языке, что-то спросил и снова скрылся в хижине. После Родуан сказал мне, что старик спрашивал, нет ли у нас соли.
Нашего собеседника звали Ачел. Его покойный отец получил однажды от миссионера лоскут ткани и наконечник для копья, но в обмен обязался отдать своего сына в миссионерскую школу. Там Ачел жил три года, изучал английский язык. Однажды в школу приехал английский чиновник. Он отобрал несколько старших учеников (среди них был Ачел) и объявил, что они мобилизуются в африканский корпус. Новобранцев доставили в Малакаль, там погрузили на баржи и повезли по Белому Нилу в Хартум. Так Ачел стал солдатом колониальных войск.
В то время в Европе началась война. Вскоре она пришла и в Африку. Из Эфиопии и Сомали итальянские части вторглись в Судан, они заняли крупный город Кассалу на Голубом Ниле и некоторые другие населенные пункты вдоль эфиопской границы. А спустя полтора года, когда главные силы держав «оси» были прикованы к советско-германскому фронту, союзники вытеснили фашистские части из северо-восточной Африки. Суданские формирования вместе с другими силами союзников были переброшены на север, где Роммель рвался к Нилу вдоль побережья Средиземного моря.
Ачел служил во вспомогательной части. Солдаты этой части главным образом строили дороги и доставляли грузы. Он побывал в некоторых больших городах, встречался со многими людьми, присматривался к другой, не знакомой ему жизни. И разноликий мир, доселе скрытый от него синим горизонтом саванны, произвел на шиллука странное, противоречивое, но сильное впечатление. Возможно, когда у нилотов будет своя литература, этот процесс станет темой для проницательного художника.
В сумбурном хороводе новых впечатлений Ачелу помогал разобраться его командир сержант Сэм Лонгмен — рабочий из Бирмингема. От него впервые услышал Ачел о том, что белые люди тоже не одинаковы, что одни из них присваивают себе работу других, что между ними идет борьба.
Подразделение Ачела находилось в Джибути, когда у всех на устах было слово «Сталинград». Там он услышал от сержанта о далекой стране, о ее снегах и о том, что люди там решили устроить свою жизнь по-другому. Ачел и сейчас не представляет, как это они сделали, но знает, что не так, как в других странах.
После войны, возвращаясь домой, Ачел и его сослуживцы некоторое время не могли попасть в Хартум, так как бастовали железнодорожники, требовавшие улучшения условий труда. В Хартуме он увидел большую демонстрацию. Толпы людей шли по улицам и хором кричали: «Колонизаторы, убирайтесь вон! Да здравствует независимость Судана!» Полицейские на лошадях врывались в толпу и били демонстрантов бамбуковыми хлыстами.
Ачел привез домой подарки и небольшую сумму денег, скопленных за время службы. Он был уже другим человеком и не хотел жить так, как жили его родственники. Ачел отправился в Малакаль в надежде найти какую-нибудь работу.
Но ему не повезло. Первое время он перебивался случайными заработками: носил грузы на пристани, служил на побегушках у местных негоциантов, месил глину на строительстве нового дома, рубил дрова для пароходов. Многие дни просиживал Ачел на пристани или на рынке, ожидая, что кто-нибудь его позовет. Случайного мизерного заработка не хватало на пропитание. Он растратил большую часть своих сбережений и вернулся в деревню. Молодой, сильный, деятельный, он решил построить новую хижину. Трудился со всем семейством, и к началу дождей тукуль был готов. Тот самый, возле которого мы сидели, — просторный, высокий, с окном. Ачел даже соорудил в нем для себя самодельную кровать. На людях он всегда появлялся в коротких штанах — шортах, оставшихся от военной службы, и часто носил рубашку. Односельчане смеялись: Ачел стал турком!
Нередко вокруг Ачела плотным кружком собирались шиллуки, особенно молодежь, и слушали его рассказы. В самых интересных местах люди причмокивали языками: «це-це-це-це-це», — а иногда выражали недоверие.
— Ты большой враль, Ачел, но послушать тебя интересно, — говорил один старик, когда солдат рассказывал о больших, многоэтажных домах. — Зачем же нужны такие тукули, чтобы люди жили один над другим? Ведь разумный человек поставит жилище рядом, а не будет сооружать его над головой другого.
Порой Ачел заводил речь о том, что чужие люди хозяйничают на их земле, давят налогами, а ничего не делают, чтобы люди жили лучше. Нехорошо отзывался о рете и говорил, что шиллуки сами должны выбирать вождем достойного человека, который будет заботиться о всех. А если он окажется плохим, то его нужно сместить и выбрать другого. Однажды Ачел отказался принести жертву для таинства «вызывания дождя», назвав все это чепухой, чем и восстановил окончательно против себя местного вождя и жреца-шамана.
Как-то раз Ачел копал землю нодом и разминал ее руками, подготавливая для посева дурры, когда с дороги свернула машина и подъехала прямо к нему. Из автомобиля вышел британский колониальный чиновник двое полицейских с ружьями.
— Это еще что? — чиновник ткнул тростью в шорты Ачела. — Сними сейчас же, и чтобы впредь ходил голый, как все!
— Вы не имеете права...
— Что-о? — взъярился чиновник и стегнул шиллука хлыстом по лицу. Раз. Другой.
Ачел как стоял с нодом, так и кинулся на белого, но удар приклада повалил его на землю.
В городе комиссар объявил Ачелу, что только в связи с тем, что он является кавалером британской военной медали, смертная казнь заменяется тюремным заключением.
Из тюрьмы Ачел вышел тогда, когда британского комиссара уже не было. В честь провозглашения республики была объявлена амнистия.
...Ачел говорил медленно, с трудом подбирая чужие слова, которыми уже давно не пользовался. Иногда обращался за помощью к Родуану. Ребятишки, преодолев свой страх, приблизились и стояли на одной ноге, как два черных журавля. Высоко в нёбе, густом и чистом, колеблющимся клином летели на север большие птицы арнук. Я почему-то вспомнил, что неподалеку, в провинции Дарфур, нашли птичку, окольцованную в Ленинграде.