— Я отдыхающих по-человечески понимаю,— продолжает Евгений.— Сам природу люблю. Но нельзя же ради этой любви самой же природой и рисковать?!
Мы идем по пружинистому седому ковру ягеля.
— Вон как растет — пышно! — замечает Женя.— Значит, воздух чистый, не то что в городах. Если атмосфера загазованная, ягель расти не будет — рассыплется.
Мне показалось — не только для меня он говорил. Это был и аргумент в постоянном внутреннем споре, который ведет с самим собой этот горожанин по рождению, строитель по образованию и восьмилетнему опыту работы, лесник по призванию.
Многие горожане мечтают о срубе в лесной глухомани. А попробуйте — бросьте город, поживите, как Евгений, в таком срубе круглый год, не в мечтах — наяву. Трудно.
Печка на кордоне без поддувала. У нее есть и под и свод. Не каприз это, а чтобы хлеб печь. Ведь Байкал замерзает только в январе, бушует озеро осенью, да так, что сорокаградусные холода его не берут, и Погребняк на своем кордоне отрезан от цивилизации — в магазин за хлебом не съездишь. Вот и пришлось овладевать искусством пекаря. И ему, и его жене.
...Первозданны леса по берегам уникального озера. В кронах охотится за белкой драгоценный соболь, переступая трухлявые валежины, бродит медведь. Чистые реки во мшистых берегах несут свои воды. За что нас будут благодарить потомки? За то, что, проложив новый железный путь, открыли дорогу к новым богатствам? Или за то, что сберегли Байкал рядом с огромной стройкой? И за то, и за другое, думается. В Северо-Байкальском лесхозе немало найдется людей, кто заслуживает благодарности. Среди них и Евгений Погребняк, молодой лесник из Хакусы.
Виктор Руденко, корр. АПН — специально для «Вокруг света»
Фото Владимира Вяткина
Урочище Хакуса, Бурятская АССР
В двух шагах от Дуная
Играл духовой оркестр. Он чем-то отдаленно напоминал давние послевоенные вечера, городские парки, танцплощадки, звеневшие от орденов и медалей победителей... Наш полупустой автобус петлял в сгущающихся сумерках где-то на окраине города. Казалось, он никак не мог выйти к той единственной дороге, которая должна была привести нас в село Лесковец. И когда наконец автобус вырвался из каменных улиц на просторы зеленых холмов, оркестр остался там на берегу. Но он так же звучал далеко и чисто, как воспоминание... За очередным поворотом музыка вдруг исчезала. И тогда в автобусе наступало ожидание. Люди молча улыбались друг другу. Музыка снова наплывала. Глухо вспыхнув, опадала брызгами меди. Но постепенно она стихала, растворялась, пока наконец не осталась в ушах одной звенящей нотой.
— Кажется, мы подъезжаем,— сказала Генриетта и, не отрываясь от темноты за окном, добавила: — Где-то тут в стороне должно быть село нашего знакомого.
Я благодарно кивнул ей, давая понять, что сам все это время думаю о человеке, с которым мы недавно расстались в Оряхове.
В этот день рано утром в Софии мы сели в скорый поезд, следующий в Варну, и через два-три часа сошли на станции Нервен Бряг, у первого же встречного Генриетта справилась, на какую платформу приходит поезд, идущий до Оряхова. Человек, объясняя, вскинул руку, указывая куда-то далеко за станцию. Я уловил на лице Генриетты некоторую растерянность.
— Пошли,— сказала она мрачно,— кажется, мы влипли.
Ни о чем не спрашивая, я последовал за ней, и вскоре, оставив за собой все платформы станции, мы вышли к узкой колее, заросшей травой. И вовремя. Толпа людей, собравшаяся там, вдруг оживилась. И тут мы увидели свой поезд: тепловозик, вынырнув из-за поворота, несся на стоянку, ведя три маленьких вагончика, за которыми чернели два угольных тендера. Поезд шумно остановился, и мы, влекомые потоком пассажиров, оказались в одном из вагончиков. Но странно... без труда заняли места у окна.
Как только крохотный состав тронулся, с двух сторон вагона возникли контролеры — здоровенные парни в картузах и сиреневых форменках. И в это время снаружи заревел ослик и погнался за поездом. Контролеры невозмутимо, с самым серьезным видом дырявя билеты, пошли навстречу друг другу. Ослик вскоре отстал. Парни в форменках встретились в середине вагончика. Один ушел, а другой снял фуражку, достал носовой платок и, вытерев лоб, остался около пассажиров, начавших играть в нарды.
Поезд уже набирал скорость, когда к нам подсел осанистый седой человек с крупными, хорошо сохранившимися чертами лица. Похоже, он уступил свое место одному из пожелавших играть в нарды. Хотя волосы его были слегка взлохмачены, одет он был для дороги более чем тщательно: легкий да кроновый костюм цвета стали и на белой сорочке — бордовый, нетугим узлом завязанный галстук. Взгляд его выдавал в нем человека, не терпящего возражений. Он легким кивком головы поздоровался с нами и, кажется, не собирался продолжать дорожное знакомство. Все его внимание оставалось за окном. Но стоило нам решиться спросить у него, когда поезд приходит в Оряхово, он тотчас охотно отозвался: