— Аллемахте! — воскликнул Ретиф. — Это принимает серьезный оборот. Думая, как мне помочь, он бросил взгляд на основной отряд буров, который к тому моменту уже входил в ворота, охраняемые большим числом зулусов.
— Аллан, — продолжал он, — если ты не боишься, я думаю, тебе надо идти. Может, у Дингаана есть что сказать мне по поводу договора и он передаст это через тебя?
И еще спроси этого кафра, даст ли тебе король гарантии безопасности?
Я обратился к Камбуле, и тот ответил:
— Да, на этот визит — да. Кто я такой, чтобы говорить не сказанное королем?
— Неясно сказано, — прокомментировал Ретиф. — Но иди, Аллан, ты ведь должен идти, пусть Бог хранит тебя. Ясно, что Дингаан не просил тебя идти со мной, незачем. Сейчас я уже жалею, что не оставил тебя дома с красивой женой.
Мы расстались, я направился пешком в резиденцию короля, без ружья, ведь разрешения на ношение оружия в его присутствии я не получил, а командант — в ворота крааля в сопровождении Ханса, ведущего мою лошадь. Спустя десять минут я стоял перед Дингааном, который принял меня довольно ласково и стал расспрашивать о бурах, не восстали ли они против своего короля и не бежали ли от его гнева?
Я ответил: да, они бежали, ибо им нужны новые земли, я сказал ему все, что уже говорил раньше. Он отвечал, что помнит то, что я уже говорил ему, но хочет, чтобы те же слова исходили из того же рта — чтобы он узнал, правда это или нет. Потому, помолчав немного, он посмотрел на меня пристально и спросил:
— Ты принес мне подарок — ту тонкую белую девушку с глазами как две звезды, Макумазан? Я имею в виду девушку, в которой ты мне отказал и которую я не мог взять, ибо ты выиграл спор, спасший всех белых людей; ту, ради которой ты сделал братьями всех буров, предавших своего короля...
— Нет, о Дингаан, — отвечал я. — Среди нас нет женщины. Более того, эта девушка теперь моя жена.
— Твоя жена? — воскликнул он сердито. — Ты осмелился сделать своей женой ту, которую возжелал Великий Черный? Теперь скажи, мальчик, ты, бравый хранитель ночи, ты, маленький белый муравей, который трудится в темноте и выныривает только в конце туннеля, когда тот кончается, ты, ящерица, которая с помощью колдовства может выхватить жертву прямо из рук самого великого короля на свете, ибо именно это колдовство убило стервятников на Хлома Амабуту, а не твои пули, Макумазан. Скажи, отчего я сразу не прикончил тебя за этот трюк?
Я скрестил руки и взглянул на него. Наверное, мы являли собой яркий контраст — этот мощный чернокожий тиран, стоявший с царственным видом, которым он, надо отдать ему должное, обладал, и я — «мелкотравчатый» белокожий юноша, да-да, внешне я таким и был.
— О, Дингаан, — произнес я с прохладцей, сознавая, что холодность — мой единственный козырь, — я отвечу тебе словами команданта Ретифа, нашего главного вождя. Ты что, принимаешь меня за ребенка, думаешь, я отдам тебе свою жену, тебе, у которого и так всего много? Да и к тому же ты не можешь убить меня хотя бы потому, что твой военачальник Камбула дал мне слово, что я нахожусь под твоей защитой.
Эти слова, кажется, позабавили его. Во всяком случае, сменив настроение — это часто бывает у дикарей, — он перешел из злобного состояния в насмешливое.
— Ты быстр, как ящерица, — сказал он. — Почему мне, у которого так много жен, понадобилась еще одна, которая точно меня будет ненавидеть? Да потому что она белая и повергнет остальных, которые черны, в страшную ревность. Я так думаю, и они ее точно отравят или забьют до смерти, а потом придут ко мне и сообщат, что она умерла от волнений. Но ты прав. У тебя есть мое охранное право, ты можешь ходить безоружным. Но смотри, ты, мелкая ящерица, хоть ты и ускользаешь между камнями, я отхвачу твой хвост, я вырву его. Я знаю, где она живет, фургон, где она спит, стоит на одной линии с остальными, мне доложили мои разведчики, я отдам приказ — доставить ее живой, даже если всех остальных перебьют. Так что ты, видимо, встретишь тут свою жену, Макумазан.
При этих зловещих словах, которые одновременно означали так много и так мало, пот выступил у меня на лбу и холодные струйки потекли между лопатками.
— Мир полон случайностей сегодня, как и тогда, когда я стрелял в священных грифов на Хлома Амабуту, о король! Я и сейчас думаю, что моя жена не будет твоей, о король.
— Оу! — сказал Дингаан. — Этот маленький белый муравей копает новый туннель, думая, что подберется ко мне сзади. А что, если я опущу пятку и раздавлю тебя, маленький белый муравей? Знаешь, — добавил он доверительно, — что бур, который чинит мои ружья и которого мы зовем Два Лица, ибо он смотрит на вас, белых, одним глазом, а на нас, черных, — другим, так вот, этот бур настраивает меня, чтобы я убил вас, между прочим. Когда я сказал ему, что мои разведчики известили меня о том, что ты едешь с бурами и что ты — их язык, Два Лица ответил, что, если я не пообещаю отдать тебя грифам, он предупредит буров, чтобы они не приезжали. Я с ним обо всем договорился, и они приехали.