Морем Лев Давыдович Немцов начал заниматься, когда проблема набортного гравиметра в принципе была уже решена. Но только в принципе: работы долго не выходили из стадии эксперимента и не получали распространения в пдактике. На то имелись основательные причины. За съемку на ходу судна приходилось расплачиваться очень дорогой ценой (даже слишком дорогой) — точностью измерений. Она стала раз в десять хуже, чем у донных приборов, не говоря уже об их сухопутных коллегах. Потому-то и не гремели одобрительные аплодисменты гравиметрической публики.
Немцову с сотрудниками геленджикского отделения ЮЖМОРГЕО, не меняя принципиально схему, удалось добиться того, что их прибор вышел в широкую практику, его признали и стали им пользоваться в морских поисковых партиях. От наклонов корабля новый гравиметр защищает стабилизирующая платформа: приспособление очень хитрое. В нем и гироскоп, и подвижные пузырьки уровней с электрическими датчиками, которые устраняют даже погрешности, возникающие от воздействия вращения Земли. В результате точность его удалось довести до трех миллигалов. (А если волнение на море умеренное, погрешности не выходят за пределы одного миллигала.) Конечно, это все еще хуже, чем у донных гравиметров, но вполне годится для общей съемки больших районов.
Можно сказать, что сделанные усовершенствования вывели геленджикские гравиметры «на уровень мировых стандартов». Их испытывали в Средиземном море, сравнивая с аналогичными приборами лучших американских и итальянских фирм, и, по общему мнению, это было соревнованием равных. Но Немцов в оценке, казалось бы, несомненно обещающих результатов весьма сдержан. Дело в том, что сами-то «мировые стандарты» не вполне удовлетворяют геофизиков. А возможности дальнейшей защиты набортных гравиметров от качки уже сегодня представляются ограниченными. Как же быть?
В свое время, размышляя о новых типах приборов, Немцов задался вопросом, который поначалу его обескуражил: если так трудно защититься от «возмущений» на судне, то нельзя ли как-то избавиться от самого источника этих «возмущений»? Мысль была отброшена как абсурдная — все равно что приказать: пусть на море не будет качки! И все-таки Лев Давыдович вскоре вернулся к той же «сумасшедшей» мысли. Наверное, не мог не вернуться, поскольку постоянно участвовал в испытаниях донных гравиметров. Почему именно донных? Они находились в море и при этом почти не страдали от качки, защищенные от нее всей толщей воды, то есть самим же морем. Оставалось приподнять прибор над дном и заставить двигаться.
Так вот и родилась идея гравиметра, заключенного в гондолу, связанную кабелем с судном и буксируемую под водой. Можно сказать — идея «забортного» гравиметра, способного вести съемку на ходу судна, вполне оригинальная идея, не имевшая аналогов в мировой практике.
На «гондолу» получили авторское свидетельство. Ее сконструировали и построили, включив в аппарат все прежние свои усовершенствования. Потом ее испытывали, буксируя за кораблем на разных глубинах. Убедились в жизнеспособности как самой идеи, так и конструкции. В большинстве рейсов Немцов получал точность до полумиллигала, то есть совсем уж близко к возможностям донных гравиметров.
Выяснили и слабые стороны «гондолы». Потом долго избавлялись от них — дорабатывали конструкцию. Наконец решились провести новую серию испытаний в самых неблагоприятных условиях.
Все складывалось удачно. Даже быстро нашлось свободное судно «Зеравшан», что, учитывая многочисленность лабораторий геленджикского отделения и их постоянно пересекающиеся интересы, случается нечасто. Оставалось только дождаться хорошего волнения на море.
Так было незадолго до нашей встречи с Немцовым. И вот, поди ты, именно в такое время, когда позарез нужна была хорошая волна, на море установился Полный штиль...
Вдали, в горловине геленджикского залива, его синева резко сужается, чтобы затем растечься в открытом море до самой линии горизонта.
Я слегка прищуриваю глаза и даю волю фантазии. И вдруг там начинают появляться белые, алые, черные паруса шхун и фрегатов, поднимается лес остроконечных мачт, расцвеченных флагами всех времен и народов, грохают клубящимися дымками салютующие бриги; и вот уже потянулись стройной чередой каравеллы великих открывателей Старого и Нового Света...
...Но с чего вдруг все эти наваждения? Я окидываю взглядом палубу томящегося в безделье «Зеравшана». Не навеял же их этот вышедший в тираж «рыбник», переделанный на скорую руку для нужд практичных геофизиков. Не постные же лица слоняющихся матросов увели меня в романтичные дали. Нет, не в «Зеравшане» дело.
Вспомнились разговоры последних дней, в которых часто поминались богатства океана. Слыша эти слова, я невольно возвращался к той груде книг, овеянных романтикой моря, которые многим подарили когда-то столько счастливых часов. Шла ли в этих книгах речь о мужестве первооткрывателей или об удальстве искателей приключений, они неизменно были полны захватывающей борьбы со стихией, грозящей самыми ужасными опасностями. И почти всегда целью этих рискованных предприятий оставались несметные таинственные сокровища.
Сокровища морей! Сколько им отдано труда и отваги! Сколько поколений людей было зачаровано их незримым сверканием! Серьезные умы посвящали им лyчшиe годы жизни, ради них совершались человеческие жертвоприношения!
И вот здесь, в Геленджике, я снова слышу с детства знакомые слова о богатствах морей. И эти туда же?! Известно же, что современные геофизики тоже не остались в стороне от непреодолимо захватывающего поиска сокровищ. Например, лет десять назад в Англии они положили немало труда в поисках на берегу залива Уош обоза с сундуками, полными золотых монет и другого добра, принадлежавшего Иоанну Безземельному. Этот король отправил свой обоз летом 1216 года из замка Кингс Линн в столицу Англии Йорк. Но обоз исчез по дороге. Остались только списки сокровищ. Полагают, что их засосали морские пески.
Чтобы не быть понятым превратно, замечу, что в принципе я, разумеется, не против морских кладов. Многие из них представляют интерес для исторической науки. Просто долгое время все разговоры о затонувших сокровищах, поиски их скорее заслоняли от людей море, чем привлекали к нему внимание. Часто за этими подводными «деревьями» не умели разглядеть подводного «леса». И море, в общем-то, оставалось по-прежнему чужой, мало познанной стихией.
Нет, на этот раз, в Геленджике, разговор шел всерьез не о кладах. Это чувствовалось повсюду, во всех отделах и лабораториях. И свидетельствовало о том многое: и скрупулезное внимание гравиметристов к неуловимым микронам и миллигалам, и аналитические заботы геохимиков, и толщина рулонов магнитных лент в руках специалистов по сейсморазведке, и деловитое мигание разноцветных огоньков электронно-вычислительной машины. А главное, привычная атмосфера углубленной работы, лишенная показной многозначительности.
Что ж, видно, всему свое время. Осталась в прошлом милая наивная романтика моря, с ее парусниками, флибустьерами, глиняными капитанскими трубками и сокровищами, обросшими мохнатыми водорослями. Уходит морское детство человечества.
А что же идет на смену — обыденщина и сухой расчет? Я бы сказал иначе: трезвый реализм и иная, высокая романтика познания таинственной стихии.
Еще вчера, окидывая общим взглядом свое обширное, ставшее привычным континентальное обиталище, мы, стремясь заглянуть в будущее, и, как это бывало во все времена, спрашивали себя: «Что же дальше?» Сегодня мы уже знаем: дальше шельф, океан. Но шельф и океан не только по той причине, что на материках стало меньше заполненных до краев месторождений полезных ископаемых, не тронутых плугом угодий и больше людей, которым эти угодья нужны. Шельф и океан — это продолжение давнего и бесконечного пути человечества к непознанному.