Сеньора никак не хотела мне верить и спросила:
— Кто тебе это сказал?
А я, потому что я-то уверен, что это чистая правда, потому что в Пацкуаро все об этом знают, сказал ей, что так написано в путеводителе. Ну, точно, так написано, я же сам читал.
Мы зашли в собор поглядеть на его пять-нефов-в-форме-распростертой-десницы. Зашли в библиотеку имени Гертруды Боканегра, где раньше была церковь Сан-Агустин, ну а теперь библиотека. Когда мы вошли, там не было ни души, только эти росписи, громадные и красивые, в которых рассказана вся история Пацкуаро, которые сделал один сеньор, которого, это нам сказал Пузатик, когда водил нас смотреть библиотеку, зовут О"Гордан, или О"Горман... Ну, что-то в этом роде.
Мы там пробыли совсем недолго, прошли сразу от входа к выходу, и я повел их в «Урани атари», магазинчик, где продаются расписные сосуды, сделанные из тыквы, хозяйка которого сеньора Сара Анхель, такая добрая и смешная, говорит в конце слов «у» вместо «о». Она скажет:
— Эту очень тонкая работа, эту искусству теперь утрачену.
Сеньора Сарита рассказала им о производстве лаковых рисунков. Она объяснила, что «урани атари» на языке тараско называют тех, кто расписывает тыквенные сосуды. Что «эту искусству» в их семье передается по наследству и она овладела им, когда ей было еще пятнадцать лет. Что рисунки наносят деревянной палочкой, для изготовления которой нужно особое дерево, в котором не должно быть смолы. Берут сосуд, сделанный из высушенной тыквы, и наносят на него рисунок красками, которые дает земля, животные и растения, смешанными с гипсом, и в которые добавлено льняное масло, чтобы рисунок впитался в стенку сосуда и не стерся. Еще сеньора Сарита сказала им, что «эту искусству» утрачивается потому, что вон в Кироге, например, продают тыквенные сосуды с росписями, «да эту совсем не ту, краски у них из магазина, а поэтому совсем непохоже на эту прекрасное искусству».
Они пробыли у сеньоры Сариты довольно долго, но ничего не купили. Тут я остался без комиссионных.
От «Урани атари», который находится на улице Косе, мы поехали к смотровой площадке, которая называется Стремя. Я тоже живу на улице Косе, но только гораздо дальше, где она становится каменистой и круто идет вверх, так круто, что некоторые из тех — только не я,— кто живет там, наверху, скатываются по улице на доске. Но это очень опасно: однажды Херамиас едва не расшиб себе башку, когда мчался на доске вниз, и то ли он соскользнул с доски, то ли доска зацепилась за камень, только Херамиас долбанулся со всего маху. Не скажу, чтобы я переживал из-за этого. Я не вожусь с этим горлопаном, и он это заслужил: он уже большой, а все время задирает малышей, нет бы кого-нибудь своего роста. Чтобы похвастаться силой, он задирает даже моего брата Луиса Альберто. Чтобы заступиться за брата, мне пришлось драться с Херамиасом на палках, с этим богатым хвастуном: его отец — хозяин ранчо, и иногда дает ему белую лошадь, чтоб он повоображал перед нами. Ну, дрались мы на палках, а Херамиас схватил железяку и рассек мне лицо, вот тут, возле рта, где у меня рубец. Ух и крови было. Кто-то сказал об этом моей маме, и они с сестрой примчались ко мне. Меня привели в больницу, но кровь никак не останавливалась: монашка только все молилась, и тогда моя сестра Росалинда, я говорил, она учится на медсестру, спросила у монашки, где лежат всякие эти штуки для лечения, монашка показала, и моя сестра Росалинда меня вылечила.
Я вспомнил об этом потому, что я живу на улице Косе, номер 46А, в одной-единственной комнате, где все мы спим, сжавшись как сельди в бочке. Мы не доехали до нашего дома, когда направились на смотровую площадку Стремя.
А перед этим, совсем забыл, я показал им церковь, которая раньше была первым собором Пацкуаро и основана в 1545 году. Часы, что на башне, сказал я им, это очень старые часы, те самые, которые дон Васко привез из Испании.
— Ах! — сказала сеньора.
Мы приехали, наконец, на смотровую площадку Стремя. Они остались в беседке, откуда прекрасно видно все озеро с его пятью островами индейцев тараско. Они вовсе не горели желанием подниматься по 417 ступеням, которые начинались оттуда и доходили до самой вершины горы, где стоит одинокий крест, сооруженный, как сказал мне как-то Торомболо, по приказу дона Ласаро Карденаса (Ласаро Карденас — президент Мексики в 1934—1940 годах.)