Мы поднялись до самой верхней точки Ханицио, туда, где стоит эта громадина, монумент Морелоса (Морелос Хосе Мария — национальный герой Мексики, руководитель освободительной борьбы мексиканского народа против испанских колонизаторов в 1811—1815 годах.). Туда можно зайти и по лестницам добраться до самого кулака Морелоса, поднятого над головой. На стенах — разные рисунки, которые рассказывают о героических подвигах великого генерала. Честно говоря, монумент-то порядком запущен, ну значит, грязный очень: все росписи исцарапаны гвоздями и, исписаны всякими «Луис + Ана = любовь» и разными пакостями.
Сеньоре, я так и знал, там не понравилось, и она поскорее вышла. Перед тем как снова сесть в лодку, мы съели по нескольку кусочков хорошо прожаренной рыбы с солью и лимоном, совсем недорого, по шестьдесят сентаво кусочек, да еще каких вкусных! В той же лодке мы объехали и остальные острова, но уже не сходили на берег, осмотрели их только издали. Я объяснял:
— Это Харакуаро, что значит «появившееся место», это Ла-Панкада, что значит «место, где они остановились», это Енуэн, что значит «кривой», а это Текуэна, что значит «мед».
— И что значит Ханицио? — спросила сеньора.
— А! Одни говорят, что это «место, где идут дожди», другие — что это «кукурузные рыльца». Имейте в виду,— сказал я,— очень немногие гиды знают, что означают названия островов. И я из этих немногих.
Сеньор и сеньора засмеялись.
Теперь оставалось показать им в Пацкуаро то, что они еще не видели. Ну какой интерес им смотреть вокзал, церкви, монумент, в котором запечат-лен-непреклонный-Тангауан-Второй-последний-царь-тарасков-посланный-убивать-на-берега-Лермы-по-приказу-тщеславного-и-кровожадного-Нуньо-де-Гусмана-в-1530-году.
И я упомянул еще один вид ремесленного искусства, которым известен Пацкуаро,— это серебряные ожерелья, точь-в-точь — так рассказывают — какие дарили женщинам тараско в день их свадьбы. Сеньоре захотелось купить такое ожерелье, и я привел их сперва в дом Серды (где мне дают комиссионные) и в дом Салинас (где комиссионные не дают), но сеньоре показалось слишком дорого платить 160 песо, которые запросили за ожерелье, и тогда я привел их к тому, кто их делает, к самому дону Хесусу Касаресу. Мастерская у сеньора Касареса на улице Обрегон, а сам он большой любитель поговорить. Только заговорили с ним, как он распустил язык и тут же пересказал им всю свою жизнь: что прожил пятьдесят лет, нажил одиннадцать детей, и что уже четыре года, как бедный сеньор Касарес овдовел; всю жизнь торчит как привязанный в своей мастерской, работает, работает, чтобы дети могли учиться; двое уже стали учителями, а остальные еще совсем мальчишки, и им очень нужна мать, а она умерла, и он не может, значит, заменить ее. «Лучше бы я сам помер»,— сказал сеньор Касарес. И еще сказал, что он беден, что всего богатства в доме — швейная машинка и что он с самого рождения обрабатывает серебро. Он очень любит это искусство — выделывать ожерелья, да понятное дело, этим себя не обеспечишь, хоть ему и удается продать свои поделки в лавку редкостей в Пацкуаро и даже в Мехико или тем, кто заходит прямо к нему, как пришли сеньор и сеньора.
Он рассказал еще о многих вещах из своей жизни, пока заканчивал полировать серьги, сделанные в том же стиле, что и ожерелье. Ожерелье, которое у Серды и у Салинаса им предлагали за 160 песо, здесь им стоило всего 85. Да двадцать песо за серьги.
Сеньор и сеньора остались очень довольны доном Хесусом и мной тоже. Сеньор достал бумажку, такого, я вам скажу, достоинства, и бац — дает ее мне.
Я так перепугался, что, кажется, и спасибо не сказал. И помчался прямо домой, созывая всех моих приятелей — и Патросиньо, и Торомболо, и Ачу — посмотреть на такую бумажку. Прибежал и Херамиас, зеленый от зависти. Повыскакивали даже из магазина, только я снова бросился бежать и с ходу влетел в нашу комнату, где мама накрывала на стол, за которым сидел Луис Альберто. Я и сказать ничего не мог, а только прямо от дверей показал им бумажку, растянув ее в руках; потом, когда мама спросила, где я нашел это, я ответил, что я это не нашел, а что я это заработал.
— Я получил это от той супружеской пары, которой показывал Пацкуаро целых два дня, — сказал я.
И уж как она обрадовалась, и как все радовались! А я больше всех.
Сейчас я снова стою против будки вместе с Рафаэлем Крус, Анхелино, Патросиньо в ожидании туристов. Вон показался автомобиль, какой-то «фиат». Посмотрим, повезет ли мне, как в прошлую субботу.
Я перекрестился и побежал, чтобы Патросиньо не опередил меня. Подскочив к машине, я повис на дверце: