Записывая подробности обычаев и ритуалов, слушая легенды, которые помнил Матак, Кпомасси непрестанно сопоставлял их со своими детскими африканскими впечатлениями. Как все похоже — и не похоже. Муж, например, у эскимосов не смеет шуметь после смерти жены — в течение месяца ему запрещено работать молотком, пилой, даже кости во время еды нельзя ломать: дух жены бродит поблизости, его нельзя беспокоить. А в Африке души умерших, наоборот, отгоняют шумом.
По легенде, остров Диско некогда располагался намного севернее. Могучий шаман задумал увести его на юг. Он уже проволок остров далеко по морю, как вдруг увидел, что в поселке женщина нарушила один из запретов. Сила шамана вмиг иссякла, и остров застрял на полпути. Но разве в африканскую деревушку беды приходят не тем же путем — из-за нарушения табу?
Настоящий гренландец
Надвигалась осень. Кпомасси без страха ждал вторую зиму: он уже умел охотиться, управлять нартами, привык к местной пище. В часы морозов тело Кпомасси больше не бунтовало, поэзия льдов замораживала в нем тоску по Африке.
«Я привык к этому краю,— писал Кпомасси,— и мог бы остаться на Гренландии до конца жизни. Завел бы каяк, построил дом. Конечно, не на юге острова, а на севере — поблизости от таких настоящих гренландцев, как Робер Матак, молодые охотники на тюленей в Туле или Аасиаате. Но какая польза моим соотечественникам в Того, что я познал северный остров? Разве я не обязан вернуться и рассказать обо всем, что видел? Обновленная Африка должна узнать о других народах из первых рук».
И вот последний обед Кпомасси в доме Матака. Тэтэ с аппетитом ест тюленьи потроха, обильно политые желтым кровянистым жиром.
— Ты так полюбил пищу нашей страны,— говорит дочь Матака,— зачем ты уезжаешь?
— Останься. Ты — настоящий гренландец, — вторит Матак. — Сколько европейцев грозятся каждый год уехать из Гренландии, а остаются на всю жизнь! Вот и ты... Впрочем, ты, верно, стосковался по родным в Африке.
На прощание Матак дарит Кпомасси шнурок с зубом и когтем медведя, убитого им давным-давно.
— Носи,— говорит он.— У меня нет ничего дороже.
Так некогда Тэтэ получил амулет от своего деда — только это были зубы и коготь леопарда. И вручение было обставлено церемониями — в скрытом месте, на закате дня, с ритуальными речами. Север не располагает к красноречию — жизнь слишком устает бороться за самое себя. И дичи не такое изобилие, а плоды... что такое плоды, до сих пор не всякий гренландец знает.
Поселок провожает Кпомасси. Меховые вещи розданы знакомым — что с ними делать в тропиках? Рюкзак набит подарками: гарпун для охоты на птиц, бич для собак, каяк и нарты — из щепок, куклы, наряженные в старинные женские одежды, черная скульптура торнассоука, за которого его некогда принимали...
На пристани Матак упорно отворачивается от Кпомасси. И африканец впервые за год обнаруживает: эскимосы умеют плакать.
Отплытие
Ветер не унимался, временами его порывы достигали штормовой силы. В последний раз оглядев небосвод, по которому неслись рваные серовато-синие облака, Виктор Дмитриев прошел на корму. На его лице, несколько подуставшем и осунувшемся, читались следы суматошных последних приготовлений к отплытию. Но вот он наступил, этот долгожданный момент. Отныне он — капитан коча «Помор», и теперь ему стоять здесь, у руля, долгие дни и ночи, в штиль и шторм, правя судно «встречь солнцу».
Позади обсуждения, поиски, споры. И четыре месяца напряженной работы: строительство поморского судна — коча. Идея воссоздания прославленного судна, на котором русские первопроходцы прокладывали пути к Груманту, Новой Земле, Мангазее — торговому центру в далекой Сибири, в научно-спортивном клубе «Полярный Одиссей», созданном при Карельском отделе географического общества СССР, возникла давно. Но окончательно эта идея оформилась во время прошлогодней экспедиции под флагом журнала «Вокруг света» на судне «Полярный Одиссей» по Беломорью. Во время встреч со старыми поморскими мастерами, в результате изучения старых документов и остатков судов и вызрел план.
О коче поморов не сохранилось ни описаний, ни чертежей. Известно, мастера строили свои суда «по памяти».
Судно, созданное петрозаводчанами по всем мыслимым и немыслимым источникам, невелико. В меру широко, с развалистыми для остойчивости на волне и укрепленными для встречи со льдами бортами. Пять пар весел, две мачты с прямыми парусами. Все, как было прежде у поморов. Теперь осталось испытать судно в деле: как поведет оно себя в открытом море, на речных волоках и в плавучих льдах. Идут они поморским маршрутом. И так, как делали это в XVI— XVII веках: без мотора, только на веслах и парусах. Даже печь решено топить только плавником с берега.
Задумано ребятами немало. Помимо подтверждения приоритета русских мореплавателей в создании ими первых в мире судов для плаваний во льдах, участники экспедиции предполагают собрать экологическую информацию по маршруту, описать и подреставрировать исторические памятники, провести встречи-беседы с полярниками, жителями побережья. Но... Север есть Север. И поморам нередко мешали добраться до цели тяжелые ледовые условия, штормы и туманы...
— Ну,— вздохнув, обратился решительно капитан к своей команде, занявшей места на банках с веслами в руках,— взялись!.. Разом!.. Еще раз!.. Пошли, пошли, ребятушки. Так держать!
В. Орлов, наш спец. корр.
Чрево синдзюку
Полчаса ходьбы. Пять минут езды на электричке. От десяти до пятидесяти минут автомобильного «вождения по мукам» отделяют центральный токийский район Сибую от вокзала Синдзюку. Того самого вокзала, что известен на весь мир фотографиями «толкачей», которые впрессовывают пассажиров по вагонам в часы пик. Два с половиной миллиона человек ежедневно пользуются этим гигантским транспортным узлом. От него расходятся шесть веток частных и государственных железных дорог, две линии метро и десятки автобусных маршрутов.
Прожив в Токио пять лет и бессчетно пользовавшись вокзалами Синдзюку, я так и не разобрался во всех хитросплетениях этого колоссального многоэтажного сооружения. Несколько слоев подземных гаражей, протянувшаяся на полтора километра подземная торговая аллея, платформы метро, поездов ближнего и дальнего следования, торговые залы нескольких крупных универмагов, мелкие лавки, киоски, кассы, полицейские посты, справочное бюро, лотки продавцов лотерейных билетов, сувениров... Модернизированный вариант подземных катакомб и Вавилонской башни венчают и свои сады Семирамиды — на крышах вокзально-торгового комплекса устроены садики с детскими площадками, расположены пивные и кафе под открытым небом. Гибрид из нескольких чудес света привлекает заезжих иностранцев и туристов из глубинки, но приносит мало радости тем людям, которые ежедневно совершают утомительные путешествия «на перекладных» из «спальных городов» западных предместий в центральные районы столицы...
Сейчас трудно себе представить старый Синдзюку не столь уж и давнего времени. Рисовые поля и малолюдные деревни, в которых по дождливым дням не было видно ни души,— так описывали Синдзюку всего сто с небольшим лет назад. Еще на рубеже XIX и нынешнего веков увлекавшиеся учением Толстого писатели и философы отправлялись в эти места из Токио вести крестьянский образ жизни. Правда, если перелистать историю еще на несколько страниц назад, то перед глазами предстанет шумное, разгульное скопление придорожных постоялых дворов, кабачков и «веселых домов». Поселок под названием Синдзюку — «Новые жилища» — возник около трех веков назад на развилке двух трактов. Направлявшиеся в Эдо путники делали там последний привал перед тем, как, достигнув одной из застав, пройти утомительную проверку документов и багажа. Услуги и развлечения, предлагавшиеся путешественникам в Синдзюку, довольно быстро вышли за рамки всякой морали, и городские власти запретили заниматься местным жителям этим прибыльным промыслом. Впавшую затем в долгую спячку деревню Синдзюку разбудили только паровозные гудки, когда в 1865 году здесь была открыта первая железнодорожная станция. И, единожды проснувшись, «Новые жилища» уже больше никогда не засыпали.