— Готово, — отнимая широкий раструб от печи, используемой для обогрева авиационных моторов, бурчит авиатехник Валентин и обращается к переводчику Юрию. — Скажи своему «Карлсону» пусть летит, и пожелай ему «ни пуха».
Карстен в полной готовности: мотор за плечами, на груди видеокамера, фотоаппарат, на голове шлем, во рту зажим управления газом. Переливающийся яркими красками синтетический параплан расстелен на снегу. Аэролог, добровольный помощник, расставив ноги, дергает за шнур. Моторчик с ревом выпускает сизый дым, и параплан вспухает. Карстен делает несколько шагов, но купол неожиданно валится на бок, и движок останавливается. Нет, мотор, ни при чем, неправильно разложили купол. Вот он вновь расправлен, взревывает моторчик, и Карстен как-то неожиданно для нас всех с легкостью уходит вверх.
Невиданное здесь доселе летательное средство кружит с рокотом над домиками обсерватории имени Кренкеля, заставляя выскакивать из домов его обитателей. Карстен снижается над островом, в несколько минут перемахивает широченный пролив и оказывается где-то у острова Винера. Потом возвращается. Я бегу к айсбергам, застывшим в полукилометре от берега. Наверное, Карстен, как фотограф, меня сейчас понимает. Там можно сделать очень эффектные снимки!
Он снижается, словно на санках с горки — едва не касается ногами снега, и легкой птицей снова взмывает вверх. Разворачивается, пролетает над вершиной айсберга, потом вдоль его стены обходит сбоку...
Мотор внезапно смолкает, и Карстен, как на парашюте, валится едва ли не к моим ногам. Лежит на снегу и не встает. «Сними так, — объясняет он через переводчика. — Вроде меня сбил воздушный поток, и я упал». Мы смеемся: мол, западной публике нужен не просто снимок летящего немецкого параплана над айсбергами в проливе ЗФИ, а еще какая-то сенсация. Оказалось, что Карстен срочно приземлился, потому что отморозил кончики пальцев.
...Потом мы летели с Чуковы м на вертолете и смотрели через иллюминатор на проплывавшие внизу ледяные поля. Попалось поле, все до горизонта покрытое, как шерстяным ворсом, грядами торосов.
— Ну как, скажи, — пытал я Чукова, — идти на лыжах вот по такому льду? И не только идти, но и тащить за собой санки?
— А так, — отвечал он, как-то обреченно усмехнувшись. — Сожмешь зубы и идешь...
В.Орлов, наш спец. корр. / Фото автора Земля Франца-Иосифа
Зрячее сердце
Продолжение. Начало см. в № 9/91
Хижину я отыскал через пять дней пути. Она стояла на опушке леса, на небольшом холме, с которого открывался вид на долину, вытянувшуюся меж холмов. Глинобитные стены хижины кое-где осыпались под действием ветра и муссонных дождей, а в крытой пальмовыми листьями крыше зияли дыры, просеивающие в пыльный полумрак плотные струйки солнечных лучей. Циновки на полу сгнили от сырости, но зато я нашел два совершенно целых кувшина из красной обожженной глины и плошку, в которой еще сохранились остатки фитиля. Одним словом, я имел для начала независимой жизни все необходимое. Оставалось только починить крышу и стены да сплести из речного тростника новые циновки. Две следующие недели я работал, как будто совершал в храме какой-то предписанный обряд. Охотой и поиском кореньев я занимался большую часть дня; заготовив продукты, чинил крышу и стены хижины, углублял дно родничка и выкладывал его камнями. Наконец быт наладился и работа перестала отнимать все мое время. Но...
Когда я слушал легенды об отшельниках, ушедших от мирской суеты в леса, разве мог я предвидеть, каким кошмаром может обернуться одиночество! Нет, спокойствие и ясность не пришли ко мне. Обрывки мыслей, случайные, не связанные между собой воспоминания, навязчивое повторение давно отзвучавших разговоров — все это гулом стояло в ушах, забывших звучание человеческой речи. Я молил богов о случайном путнике. Пусть он окажется лгуном, дураком, любителем сквернословить, но он сможет отвлечь меня от изматывающих внутренних бесед с самим собой. Я чувствовал, что стою на грани безумия — казалось, я заглянул внутрь себя и увидел разверзшуюся пропасть, на дне которой кружили черные вихри непроявленных мыслей и чувств. Но неожиданно пришла спасительная мысль — найти собеседника за пределами собственного Я, чтобы любой ценой отвлечься от самого себя. Да, со стороны это могло бы показаться смешным — молодой, обросший волосами юноша громким голосом разговаривает с пальмами, спорит с тучами, заслонившими солнце, что-то нежно нашептывает цветку. Бели бы кто-нибудь это увидел, то принял бы меня за сумасшедшего. А ведь именно это и было спасением от безумия. Какие-то изменения в моей голове все же произошли — я начал слышать, как мир говорит со мной.