Забросив доски в кузов и закрыв борт, Дима пристально посмотрел на меня:
— Ну ты как, еще держишься?
— Порядок! — ответил я. Вскоре мы подъехали к площадке.
— Где это мы оказались? — спросил я его, оглядев местность вокруг.
— Бывший урановый рудник, — ответил он, усаживая меня на подножку машины.
В кузове послышался странный звук. Я влез в кузов. Черное «нечто» лежало у заднего борта. Чтобы рассмотреть «это» поближе, я сделал два шага вперед, наклонился и даже протянул руку, чтобы потрогать поверхность этой штуки. На мою беду я заслонил спиной поток солнечных лучей, и эта пакость отреагировала мгновенно. В центре се вспучился горб, который тут же покрылся мелкой зигзагообразной сеткой. Сверкнул фиолетовый зигзаг разряда.
— Димка, на помощь!
— Ты что орешь? — крикнул он, подбегая ко мне.
— Смотри, она шевелится, — завопил я, — мне пришлось ее брезентом накрыть.
Забравшись в кабину, Дима включил мотор и мы погнали, как на ралли. Позади нас слышался непрерывный грохот. Машина шла довольно медленно и шум двигателя не давил на уши, но из кузова неслись такие звуки, будто там подпрыгивал газовый баллон, неведомым образом обретший конечности.
— Похоже, эта штука оживает, — повернулся я к Диме.
— Похоже, — ответил он и добавил — держись.
Димка, напрягаясь, поставил тачку на колеса и подкатил ее к борту. Я ухватил одну из лежавших у борта досок и подсунул ее под извивающийся брезентовый ком, налег всем телом на доску и вытолкнул эту пакость из кузова. Внизу раздался грохот и я услышал радостное:
— Есть.
Отшвырнув уже ненужную доску, я вывалился из машины. Мой приятель с трудом удерживал тачку в равновесии. Я ухвати, левую ручку и мы начали толкать ее к стальной наклонной эстакаде, ведущей к пропасти карьера. Мы давили изо всех сил, но тачка вязла в размолоченном гравии и еле двигалась. Мы спешили еще и потому, что под накрывавшим тележку брезентом шла настоящая битва. Сильные толчки и удары следовали один за другим, причем от некоторых из них трехмиллиметровые борта тележки вспучивались «волдырями» и покрывались трещинами. Было ясно: тачка долго не протянет. С трудом удерживая ее, мы вытолкали ее вниз, в пропасть. В том месте, куда упала наша тележка, вода, покрывающая дно карьера, из темной, как во всем озере, стремительно принимала молочно-белый цвет. Мы переглянулись.
— Что это с водой?
— Кипит кажется. — Кипит!!!
Внизу творилось что-то невообразимое. Вскипающая вода со свистом начала подниматься над озером.
— А-а-а! — завопили мы и побежали.
Дальнейшее я вспоминаю с трудом. Ощущение реальности, видимо, посещало меня уже с перерывами, а мое измученное тело двигалось чисто рефлекторно. Я вспоминаю, что очнувшись в какой-то момент, ощутил, как Дима тянет меня за ремень, Еще помню, когда мы обнявшись и поддерживая друг друга, карабкались по поросшему густой травой косогору, хотя куда и зачем мы лезли, не имею ни малейшего понятия. Нашли нас, видимо, уже на следующий день. Где-то через неделю я очнулся в госпитальной палате от громких слов стоящих вокруг моей койки людей в белых халатах. Один из них, мне запомнились его слова, рапортовал другому постарше.
— Сильная степень лучевого поражения, товарищ майор.
«Это они о ком?» — подумал я, силясь разлепить опухшие веки. Когда же мне удалось открыть один глаз, я понял, о ком они говорили — обо мне.
Дней через десять мне стало лучше. Прекратился бивший меня часами озноб, появился аппетит и нормальный сон.
Я у всех спрашивал, что случилось с Димой. Никто ничего не знал, а может быть не хотели говорить. Димка меня спас, а сам, может быть, и до госпиталя не дотянул...
Александр Косарев
Чтение с продолжением: Иа Орана
Окончание. Начало в № 9/97 г.
Документальная повесть
Удача... Как мне хотелось, чтобы она была со мной! Но будет ли так — этого я не знал. Как не знал я и того, прекратится ли, в конце концов, этот нескончаемо нудный дождь. И что мне делать, если я так и не найду Жаклин Литег.
Маленький допотопный автобус-развалюха — «трак» («Трак» (англ.) — грузовик, переоборудованный в автобус; широко распространен и Полинезии как общественный транспорт.) — мчался сквозь дождь по узкой асфальтированной дороге, кольцом охватывающей гористый остров Муреа. По обеим сторонам дороги громоздились гигантские кокосовые пальмы — их массивные, развесистые кроны, сплетаясь где-то в вышине, образовывали извилистый колышащийся свод. И «трак», рокоча, фыркая и то и дело вздрагивая, точно зверь, встряхивающийся после купания, мчал меня на северный берег Муреа — в бухту Кука.
У Муреа было еще одно, не менее экзотическое название — Ба-ли-Хаи. Так англосаксы испокон веков называли далекую мифическую землю — рай земной. Туда — в бухту Ваиаре меня доставил с Таити последний рейсовый пароходик-катамаран.
Кстати сказать, с названием Бали-Хаи было связано и то место в бухте Кука, где мне посоветовал сойти водитель «трака», молодой добродушный таитянин. Так назывался клуб, где, по словам того же водителя, собираются местные. Они знают все и вся. Знают и Жаклин Литег...
«Трак», глухо и протяжно скрипнув и содрогнувшись всем своим дряхлым механическим существом, замер у обочины, напротив входа в клуб.
— Приехали, — весело подмигнув, сказал мне водитель, открыл дверь и, выпуская меня в дождь, бросил на прощание: — Желаю удачи!
И опять мне желают удачи...
В первом, полузатененном зале клуба, с длинной стойкой-баром по правую стену — ни души; левой стены там не было вовсе — зал выходил в уютный внутренний дворик-сад.
Подойдя к стойке бара, я почувствовал за нею какую-то возню. И тут показались дети — смуглые, черноволосые. Я окликнул их на французском. Они же в ответ защебетали что-то по-испански. В следующее мгновение из-за двери, ведшей куда-то внутрь, возник такой же чернявый усач средних лет, с дымящейся сигарой в зубах. Оказалось, он — «латинос». И по-французски говорит неважно. Усач, словно оправдываясь, стал мне сразу объяснять, что перебрался на Таити вместе со своим семейством совсем недавно, прямо из Колумбии; с работой ему, как ни странно, подфартило, и теперь он — бармен при клубе. И, как бы в доказательство этого, он предложил мне угоститься настоящим колумбийским кофе — «прямо оттуда». А «для согреву», промокшему путнику, — бренди, виски или рому, на выбор. Я вежливо отклонил его предложение и, прикурив сигарету от его зажигалки, которую он ловко, с услужливой улыбкой достал из кармана просторных шорт, спросил:
— Подскажите, пожалуйста, месье, где здесь живет Жаклин Литег? Как найти ее «фаре»?
Услыхав это имя, усач перестал дымить сигарой и как-то сразу помрачнел. Я решил, что он меня не понял. И пояснил:
— Мне нужна мадам Жаклин, жена художника Литега. Он жил здесь, в бухте Кука...
— Ах, художника... — повеселевший бармен, похоже, ухватился за мои слова, точно утопающий за соломинку, и, весь засияв, вымолвил: — Так он здесь.
— Как здесь! Кто?..
— Ну, этот... ваш... здесь... в другом заде, — усач махнул рукой в сторону дворика-сада и смутился.
— Кто — Литег?! — вырвалось у меня и я почувствовал, как волосы у меня на голове встают дыбом.
— Ну, этот... как его там... ваш художник...
Поняв, что мне от него ничего больше не добиться, я поспешил через внутренний дворик в другой зал. Я только успел разглядеть, что это довольно просторная стилизованная пристройка — под большой «фаре». Стен у нее не было — только крытая панданусом крыша, а посередине — овальная стойка бара и стоит она у самого берега бухты...
Конечно, это — он. Нет-нет, разумеется, не Эдгар Литег: ведь я был в здравом уме, чтобы поверить в такое. Но это был точно художник — не признать в нем «артиста» было невозможно. Он сидел в полном одиночестве в дальнем конце бара, глубоко погрузившись в кресло. Показался он мне очень странным, этот «попаа». Во всяком случае, с виду: длинное, чуть ли не до пят, синее в узорах «пареу», белоснежная футболка, поверх нее — синяя кофта-безрукавка, как будто было холодно; на голове — сдвинутая на затылок панданусоная шляпа а-ля «Гоген». И, что самое, пожалуй, странное — босой. Подойдя поближе, я разглядел его гладко выбритое, нестарое лицо и поблескивающую в левом ухе золотую серьгу колечком. В руке он держал опорожненный стакан — на донышке посверкивали в полумраке окатыши льда.