Я тронул было ружейный ремень, но охотник остановил меня.
— Проходом зверь шел, — коротко сказал он.
Следы и вправду вели с востока. Лосиный след, не задерживаясь, шел через болото. Рысь, сторожко и брезгливо поднимая лапы, большими прыжками, выбирая место посуше, пустилась в обход, по кромке болота. Рядом стремительно петляла лисья строчка.
Вопросительно взглянул я на Урсуя раз, другой. Он легко шагал вразвалку впереди меня. Хег тоже скоро успокоился и больше уже не облаивал след, не бросался в сторону.
На коротком привале Урсуй спросил меня:
— Однако, как думаешь, зачем зверь так шибко бежал?
Я было начал говорить о миграциях животных, но охотник только поглядел на меня осуждающе, покачал головой и раскурил свою короткую трубочку.
— Зверь с Конды шел, — сказал он коротко, считая, видимо, что этим все сказано.
Я знал, что река Конда проходит километрах в двухстах от нашего пути, но ход мысли охотника был мне неясен. Урсуй, видно, понял это и досадливо пожал плечами. И очень радостно было мне услышать от охотника племени манси из глухого стойбища такую фразу:
— Однако, газеты читать надо.
Тут только вспомнил я, что в самый канун первомайского праздника 1960 года тюменские геологи нашли по берегам этой никому не известной реки крупнейшие месторождения нефти. Вспомнились мне и рассказы, услышанные от поисковиков, о том, как далось людям «черное золото».
Богатства сурового Урала не сразу, конечно, открылись геологам. Земля не хотела отдавать свои сокровища. На пути людей вставали жестокие морозы и пурги; тайга встречала людей завалами, непроходимой чащей, топкими болотами. В летние месяцы людей безжалостно ела мошка. Но семилетка направила сюда один из своих передовых отрядов.
Тяжело урча, двигались на тайгу мощные тракторы, тягачи, подминая стальными гусеницами зеленый подрост, тащили в тайгу бурильные установки. Люди побеждали там, где по всем доводам разума победить было невозможно.
И еще подумал я тогда, что, конечно, по одним только следам не смог бы, наверно, Урсуй прочесть, почему шел зверь с востока через глухие болота. Газетное слово помогло охотнику.
Утро древнего народа
Мы только что расположились на ночевку в небольшом распадке, отужинали обычным своим рационом — испеченным в золе глухарем и крепким чаем. Урсуй пригасил костер, чтобы ненароком не сжечь ночью одежду. Смолистые бревна лиственницы горели, потрескивая, и искры, как красные мотыльки, летали над костром.
Неожиданно Хет вскочил и злобно зарычал. Я схватился было за ружье, но Урсуй даже не пошевелился.
— Чего торопишься? — спросил он. — Люди идут. Верно, наши охотники. — И повелительно крикнул собаке: — Лежать, Хет!
Через несколько минут послышался треск сучьев, и к костру выбежали собаки. Они сразу сели поодаль от нас и, высунув языки, задышали часто и жарко. Потом из чащи вышли два охотника — старик и юноша. Через несколько минут они уже с наслаждением прихлебывали чай, а на костре жарились лосиные губы.
Гости сначала что-то быстро говорили Урсую на своем языке, но он, кивнув на меня, тактично перевел разговор на русский. Оказалось, что охотники вышли посмотреть, где соболь, чтобы определить участки будущей зимней охоты.
— Ай, много соболя в тайге в этот год! — восторгался молодой.
— Увидим, как зима покажет, — осторожно возражал старик. Наши гости много рассказывали о своем оленеводческом колхозе; молодой охотник расспрашивал о новых книгах и театральных постановках. Парень недавно окончил десятилетку и собирался поступать в пушной институт.
Я слушал, о чем говорили охотники, и невольно думал о прошлом этого маленького народа. До революции манси и ханты не имели своей письменности, жили исключительно охотой и рыбной ловлей. В лесном крае не было никакой промышленности, врачей заменяли шаманы и знахари. Каждую зиму в жилища охотников входил костлявый призрак голода.
Какой же поистине гигантский скачок за сорок три года советской власти надо было сделать народу, не имевшему еще недавно ни одного грамотного человека, чтобы выйти на широкую дорогу жизни! Да и сам край неузнаваемо изменился. Здесь создана мощная рыбная промышленность, действуют крупные механизированные предприятия по заготовке и переработке леса. Кроме рыбных заводов, ловом рыбы занимается более ста коллективных хозяйств. В Ханты-Мансийском национальном округе более сорока сельскохозяйственных артелей, несколько совхозов.
...На рассвете нам надо было расставаться. Старый охотник перевязывал и укладывал на крошнях свою пайву (берестяной короб). Я заметил, как бережно и любовно положил он рядом с запасом пороха и хлеба большую, красиво изданную книгу. Это оказался Пушкин на мансийском языке.
Человек в опасности
Большой отрезок обратного пути мы проделываем по реке Лозьве на лодке-долбленке. В этих местах такие лодки называют еще осиновками или каюками. Делаются они из толстого ствола осины. После того как выдалбливается сердцевина ствола, в углубление вставляются распорки, а бревно разогревают паром. Когда борта поднимают нужное положение, древесине дают остыть и затем отделывают лодку с наружной стороны.
Долбленка очень легка, может развивать при умелом обращении с шестом или веслом большую скорость. Но научиться пользоваться и управлять ею нелегко: она переворачивается при малейшем неверном движении.
Урсуй посадил меня на корме, а сам ловко управлял шестом. Сильными толчками он гнал лодку вперед. Я попробовал помочь ему, но при первом же моем движении долбленка перевернулась. После этого я уже сидел смирно.
На ночевку остановились в небольшом мансийском стойбище. На высоком берегу Лозьвы стояло несколько легких чумов, покрытых берестой и шкурами. Поодаль паслись олени. У самого уреза воды сушилось несколько капроновых сетей. Между чумами лениво бродили собаки.
Как выяснилось потом, у одного из охотников тяжело болела жена. Поэтому все население стойбища собралось около его чума — каждый хотел помочь. Но везти ее в Ивдель на лодке было невозможно.
Меня поразило спокойствие, которое сохранял муж больной. Казалось, положение создалось безвыходное. Радио и телефона в стойбище нет, сообщить о несчастье нельзя. А старый охотник безучастно сидел на берегу и курил трубку.
Я спросил Урсуя, кивнув на охотника:
— Почему он так спокоен? Ведь жена умирает...
— Ночью маленький грузовой пароход пойдет, — ответил Урсуй.— Он ее заберет в Ивдель. Там больница, доктор есть.
Я с сомнением покачал головой. Подойти здесь к берегу рискованно. Широкая Лозьва изобилует мелями и перекатами. Да и будет ли останавливаться рейсовый пароход? Ведь каждая минута простоя судна стоит больших денег.
А старый охотник все сидел неподвижно на берегу и курил трубку. У ног его лежали три большие лайки...
Пароход показался глубокой ночью. Еще издалека было слышно его натужное пыхтение. Потом, уже перед поворотом, раздался сиплый гудок и показались два больших красных глаза — судовые огни.
Старик манси, сидевший на берегу, вскочил и начал махать над головой фонарем. Мы с Урсуем выхватили из костра горящие головни и тоже принялись ими размахивать.
Старый охотник, не дожидаясь, пока пароход пристанет к берегу, закричал кому-то в темноту:
— Несите сюда Мэну! (Так звали больную женщину.)
А пароход, не сбавляя хода, шел вперед. Через несколько минут он проплыл мимо нас, тяжело шлепая плицами по воде, и пропал в темноте.
В это время к берегу снесли на грубых носилках Мэну. Женщина тихо стонала. Глядя в спокойные лица охотников-манси, мне мучительно стыдно стало и за капитана парохода и за команду. Что подумают о них эти люди?!