Савицкий заметил талант Турениязова.
— Игорь Витальевич приходил в этот дом раза два в неделю,— рассказывал мне Дарибай,— сидел подолгу, расспрашивал, что я делаю, советовал не разбазаривать свои вещи на сторону. Наш музей купит, говорил он, не беспокойся...
Так стараниями Савицкого в нукусском музее были собраны многие работы Дарибая Турениязова, по которым видно, как росло его мастерство: «Птица Сирин» (она стала эмблемой музея), «Каракалпак в шапке шугурме», «Полдник» — фигура девушки с кувшином, «Маслобойка» и другие. В «Маслобойке» мастер использовал обыкновенную маслобойку каракалпаков, нанеся на ее стенки рельефные человеческие лица.
— Савицкий говорил мне: не отрывайся от жизни своего народа, ты силен этим...
Мы сидим с Дарибаем в его доме, в большой проходной комнате, возле низкого стола, за пиалами с чаем. Комната эта — то ли гостиная, то ли кухня — здесь же плита, холодильник; то ли мастерская: вдоль стены тянутся полки со скульптурами и заготовками, тут же рабочий стол мастера. Туда-сюда ходят сыновья Дарибая и его молодые невестки с детьми. Узнаю, что в этом домике из трех комнат живет... 18 человек! Дарибай показывает толстую папку со всеми справками: письмами и ответами-отписками.
— Савицкий бы помог...— вздыхает он.— Неужели мне не увидеть своей мастерской?! Вот только в экспедициях, на просторе, человеком себя ощущаю...
Дарибай снял с полки фигурку девушки. Скульптура была выполнена из твердого красноватого дерева, лицо — инкрустация из кости. Мастер говорит, что фигурка вырезана из джузгуна, дерево это крепкое и редкое, растет в пустыне, у старых колодцев, рядом с саксаулом; режет он и из корней урюка и туранги, из древесины чинара и мягкого тополя. А недавно привез из экспедиции тяжелый кусок песчаника и вот вырезал небольшую композицию «Арал»: над волной взмыл орел, в глубине плывет сом. Они словно говорят друг с другом, плачут о судьбе моря и своей собственной...
— Природу нельзя насиловать ни в большом, ни в малом,— размышляет мастер.— Вот и я — долго к каждому корню присматриваюсь, что природа подскажет, то и делаю. Так и Савицкий говорил...
Подобно Турениязову многие молодые каракалпакские художники и скульпторы тянулись к Савицкому. Один из них — Жоллыбай Изентаев, нынешний председатель правления Союза художников Каракалпакии, рассказывал мне о семинарах Игоря Витальевича.
— Развесит ковры — казахские, туркменские, каракалпакские — и велит сравнивать. Орнамент. Колорит. Ритм. Мы порой не различали, чьи это ковры. Савицкий сердился: «Плохо знаете свои традиции!» — «Но я родился в юрте!» — «Может, и родился, да смотрел плохо!»
Музей в первые годы своего существования был тем центром, где — в жарких спорах и обсуждениях — рождалось современное искусство каракалпаков.
Савицкий приближался к главному делу своей жизни. И побудительным моментом вновь стало желание спасти истинное искусство и помочь народу, с которым свела его судьба. А в те же самые годы господа-ташкентцы («право обуздывать, право свободно простирать руками вперед»— вот их единственный «талант») строили на берегу Арала дачи, которые кажутся ныне миражами: море отступило, и здания стоят посреди пустыни...
Савицкого мучил вопрос: каким должен быть музей в Нукусе, точнее, его изобразительный отдел? Ислам, как известно, налагал ограничения на изображение людей и животных, и все творческие силы народа ушли в искусство прикладное. Чтобы создать свою школу, надо было дать молодым каракалпакским художникам, которые только-только начали появляться, истинные ориентиры. И Савицкому пришла идея: показать, как зарождалось и развивалось изобразительное искусство Узбекистана в первые послереволюционные годы.
Тут нужна была не только художественная культура Савицкого, тут, скажем прямо, требовалось и гражданское мужество. Ведь многих художников 20—30-х годов, имевших свой почерк, ярые сторонники принципов социалистического реализма — единственно приемлемого тогда в искусстве — вычеркнули из художественной жизни. Многие умерли в нищете и безвестности, кое-кто «перековался», сломавшись и утратив своеобразие таланта. Савицкий задумал спасти то, что было сознательно предано забвению.
Он понимал, на что идет. «Когда меня посадят,— говорил он своим сотрудникам,— будете носить передачи». Но местные власти уже поверили в Савицкого и, может быть, даже не очень понимая, что он задумал, не мешали ему. Савицкий уверенно приходил в обком партии, показывал очередную найденную картину (так было, например, с портретом Алишера Навои кисти Г. Никитина, который Савицкий нашел в одном обветшалом доме: портретом закрывали дырку в крыше) — и получил согласие на покупку. Наверно, местным властям льстила и растущая, неофициальная, слава музея в Нукусе.