— Кончай работу! Все на реку, площадку для самолета будем делать.
— А дома как же?
— Дома? Это ж для Босьяна площадка!
У постели Босьяна — Силин. Он сидит на табуретке и читает книгу. Босьян — осунувшийся, бледный — тихо спрашивает:
— Антон, ты море любишь?
— У Айвазовского. Я живого не видал.
— То-то ты мрачный всегда.
— Я не мрачный. Я сосредоточенный.
Босьян чуть улыбается, хочет что-то сказать, но боль искажает его лицо. Он долго лежит молча, закрыв глаза. Потом тихо говорит:
— Глупо все выходит. Как это в газете пишут? «В расцвете сил...»
— Если бы я не был сестрой милосердия сейчас, я бы сказал: дурак ты, Босьян.
Силин отходит к окну. Сумерки. Пурга. Ничего не видно. Только прожекторы освещают место на реке; там строят посадочную площадку.
По льду ходят бульдозеры, раскидывая снег, следом за огромными машинами идут люди с лопатами и ломиками. Они утаптывают площадку, сражаются со снегом, который заметает разровненное место.
Зотов вместе со всеми. В руках у него лопата. Он в одной шеренге с рабочими.
Слышно тяжелое дыхание людей.
— Выживет Сергошка? — спрашивает Зотова Сейфулин.
Зотов молчит. Сейфулин снова повторяет вопрос. И тогда Зотов, всегда молчаливый и сдержанный, орет:
— Замолчи!
У постели Босьяна дежурит Леха. Тишина. Леха дремлет. Босьян осторожно приоткрывает глаза. Прислушивается. В томительной тишине слышно далекое комариное жужжание. Босьян приподнимается на локтях. Жужжание теперь явственнее. Это летит самолет.
— Леха, — испуганно и счастливо шепчет Босьян.
Леха открывает глаза, слышит рев мотора и кричит:
— Что я говорил! Прилетел, голубчик!
Самолет идет на посадку. Видно, как ветер бросает машину из стороны в сторону. Люди в молчании следят за тем, как летчик безуспешно во второй, в третий раз пытается сесть. Потом самолет взмывает вверх и поворачивает обратно, становясь все меньше и меньше.
Босьян сидит в кровати, смотрит на Леху огромными, полными отчаяния глазами. Шум мотора постепенно замирает. Леха низко опустил голову. Потом, вскочив, кричит:
— Ну, что ты смотришь? Что?..
И убегает из палаты.
Зотов сидит в радиорубке и устало говорит в трубку:
— Алло! Алло! Алло! Товарищ Арсеньев? Меня на начальника строительства переключите. Товарищ Арсеньев? Да. Я. Плохо дело. Не сел самолет. Машину высылайте — пусть пробьются, как хотят, а хирург нужен. Умрет иначе парень-то мой.
Лицо Зотова светлеет, когда он слышит ответ. Он кивает, а потом кричит:
— Арсений Николаевич, постойте! Там еще повариху надо найти. Нина. Она теперь в орсе работает. Глаза у нее такие зеленые...
Зотов едва выслушивает ответ и совсем по-мальчишески кричит:
— Ой, спасибо вам, Арсений Николаевич!
Ночь. Босьян один. В палату входит Зотов.
Босьян отворачивается к стене. Зотов подходит к нему и спрашивает:
— Ну, как ты, Серго?
— Хорошо.
— Что болит?
— Ничего.
— У тебя не может ничего не болеть. Сейчас сделаю укол, и все будет в порядке.
— Я больше укол не дам делать.
— Почему?
— Игла кость скребет. Больно вы колетесь. А потом все равно теперь...
Зотов садится на табуретку и тихо говорит:
— Я был сыном батальона на фронте, у меня отца и мать убили. Комиссаром батальона у нас был узбек. Шариф Маткабулов. Толстый такой, смешной. Он для меня вторым отцом был. Его под Краковом ранило: две пули в грудь навылет, а одна под сердцем засела. Я тогда стоял за дверью, — после паузы продолжает Зотов, — и слышал, как он хрипел и ругался. Он совсем не умел ругаться, а поэтому было очень трудно слушать, как он ругался. Я вошел к нему, стал около двери и заплакал. И он тогда перестал хрипеть и ругаться. Он тогда сказал мне: «Не плачь, сынок, не плачь. Я еще Кара-Кумы построить должен...» Ясно? А тебе надо продержаться часа три. Машина вышла. Вездеход. С хирургом. И Нина едет.
В окне — солнце, пробивающееся сквозь низкие рваные облака. По-прежнему метет сильный буран. Около постели Серго сидит Темкин.
— Ты поспи, Сережа...
— Не хочется.
— Надо тебе, браток, поспать. Хочешь, я тебе песню спою?
— Хочу.
И Темкин тихо поет.
Босьян закрывает глаза. Темкин, продолжая тихонько петь, заглядывает в его лицо. Шепотом окликает.
— Cepгo... Босьян не отвечает.
Тогда Темкин поднимается и подходит к окну. Задергивает шторы. Но в палату все равно доносится рев бульдозеров и тракторов. Тогда Темкин тихо выходит из палаты. Он бежит по поселку среди рева тракторов и бульдозеров. Он бежит к Зотову.