Меняется лук... Но все так же лаконично его изящество, все так же притягивает человеческую руку упругость его тетивы, все так же радует тугое «плоп» выстрела и все так же неудержим и великолепен полет стремительной стрелы.
С. Ремов
Пер Улюф Сюндман. Полет инженера Андре
Окончание. Начало в № 9, 10, 11.
Мы продолжали идти на юго-восток, к Земле Франца-Иосифа. Лед был местами ровный, местами изрезанный торосами и разводьями. Опять нас окружал густой туман.
Иногда удавалось пройти шесть-семь километров за пять часов, иногда уходило десять часов на два километра.
В ночь с 3 на 4 августа было ясно, хорошая видимость. Тщательно определив свое место, мы установили, что после настойчивого марша на юго-восток находимся лишь в десяти километрах западнее того места, где был наш лагерь 31 июля.
— Надо подумать, будем ли мы и дальше идти к Земле Франца-Иосифа или повернем на Семь островов, — сказал Андре.
— Важные решения не стоит принимать на пустой желудок, — отозвался я.
Мы разбили лагерь на просторной заснеженной льдине. Как обычно при ясном небе, температура опустилась на несколько градусов ниже нуля. Стриндберг зажарил несколько кусков медвежатины.
— Надо что-то решить, — повторил Андре.
— Да что ты говоришь! — сказал я.
— Две недели идем к Земле Франца-Иосифа, — продолжал он. — Тащили сани полтораста, а то и все двести километров. Но нас сносило на север, на северо-запад и на запад. И мы приблизились к цели от силы километров на сорок.
— Продолжай, — сказал я. — Тут все свои: математики, инженеры и аэронавты.
— Нас сносит на запад, никакого сомнения, лед дрейфует к западу.
— Для тебя это не должно быть новостью. Нансенов «Фрам» тоже дрейфовал с востока на запад. Вместе со льдами, в которые вмерз. Года два или три дрейфовал.
— Будем рассуждать спокойно, — сказал он.
— А мы и рассуждаем спокойно, — ответил я. — Но тебе нужно, чтобы мы приняли решение за тебя.
— Какое решение? — спросил он.
— Чтобы мы плюнули на Землю Франца-Иосифа, мыс Флора и Фредерика Джексона и пошли к Семи островам.
— Дрейф льда говорит за такой вариант.
— Нильс Стриндберг, — я приподнялся, — как ты считаешь? Земля Франца-Иосифа или Семь островов?
Стриндберг уже забрался в спальный мешок.
— Семь островов, — сонно вымолвил он. — Семь — счастливое число.
4 сентября, суббота. Я проснулся утром от боли в ногах, осторожно растолкал Андре, и мы дружной песней разбудили Стриндберга: в этот день ему исполнилось двадцать пять лет.
Я отсалютовал из винтовки. Андре вручил Стриндбергу два письма: одно от его невесты Анны Шарлье, другое от родителей. Я отыскал письмецо великого Сванте Аррениуса, оно так долго пролежало в моем заднем кармане, что с трудом удалось извлечь его из конверта.
В этот день мы прошли немного. Уже через два часа Стриндберг провалился вместе с санями в воду после неосмотрительной попытки пересечь разводье, затянутое свежим льдом. Я поставил палатку, пока Андре выручал Стриндберга и его сани с грузом.
Стриндберг был почти без сознания от холода, когда мы втащили его в палатку.
— Ты слишком часто попадаешь в воду, — сказал Андре. — Тебе следует быть поосторожнее.
— Ты снова начал надеяться? — спросил Стриндберг.
Тяжелая, напряженная неделя.
Ветер все время менял направление и дул сильней и сильней. Температура колебалась от минус одного до минус семи градусов. Было видно невооруженным глазом, как движется лед. Прямо у нас по ходу появлялись или смыкались пятидесятиметровые трещины.
Кратковременные сильные снегопады. Еще более кратковременные холодные моросящие дожди.
Андре жаловался на запоры; странно, до сих пор нас упорно преследовал понос.
Я подстрелил несколько чаек, пять штук двумя патронами. На вкус неплохо, да только маловато в них мяса.
Запас медвежатины был на исходе.
Меня мучила левая нога, на стопе появились два гнойника.
— Я-то знаю, что это такое, — сказал Стриндберг. — У меня тоже был нарыв.
— Боль нельзя измерить, — возразил я. — У тебя был один нарыв, у меня их два. Смешно полагать, что два нарыва вдвое больнее одного. Может быть, мои нарывы в пять раз больнее твоего. А еще у тебя не было таких судорог, как у меня. Нет, — повторил я, — страдания и боль нельзя измерить.