Потом инструменты с великим бережением упаковывали, опять вырубали изо льда примерзшее бревно, взваливали на нарты — и «поехали в путь свой» до новой точки съемки. День за днем неуклонно отмечал в журнале Челюскин свой путь.
С бревном расставаться было нельзя. Плавник попадался так редко, что не всегда могли раздобыть дрова. Спали в нетопленом чуме. Ели всухомятку. Даже кипятком, размочив в нем окаменевшие сухари, не погреешься. Но заветное бревно берегли.
Наступила весна, и начались пурги. Порой даже при ясном небе все вокруг закрывала поземка. А в немногие погожие дни мешало брать пеленги, слепило глаза блистание снега под солнцем.
Следом стаями шли голодные волки Вожаками были громадные волки-альбиносы. Тунгусы суеверно считали, будто в этих снежно-белых зверей вселились после смерти души злых шаманов. По ночам волки кольцом окружали чум, придвигались все ближе, заставляя выть и тревожно лаять собак,— ждали, надеялись. Выходя успокоить собак,
Челюскин видел, как мерцают вокруг ярче холодных колючих звезд голодные волчьи глаза, и палил наугад из фузеи. Волки на время отступали, порой пятная снег алой кровью. На раненого собрата тут же кидалась вся стая и разрывала его...
С каждым днем солнце поднималось выше, и они стали работать и передвигаться ночами, пока снег плотнее и крепче, легче скользят нарты. А широту можно было рассчитать и в полночь — по нижней кульминации светила.
Первого мая 1742 года озябшими, неповинующимися пальцами Челюскин записал в путевом журнале: «Погода мрачная. Пополудни в 1-м часу приехали к мысу Святого Фаддея и нашли малое число дров и то гнилье; и стали для отдыху собак, понеже собаки стали весьма худы; стала великая метель, где стояли всю ночь». Что устали собаки и потому пришлось остановиться, он часто отмечает. О себе и о солдатах ни слова.
Кончались продукты. Сами еще несколько дней протерпеть смогут. Но голодные собаки ведь не потянут... Но повезло! «Ехали по сему берегу, наехали свежий медвежий след... поехали в море по оному следу».
Челюскин поспешил налегке и взял лишь одного солдата, другого со всей кладью оставили на берегу. Ехали быстро, но все равно времени ушло немало: пришлось гнаться без малого верст двадцать.
Собаки, почуяв зверей, подняли лай, поддали ходу. Челюскин увидел впереди сначала двух медведей. Похоже, медведица с двухлетним медвежонком, который вымахал уже поболе ее. Они стояли и с интересом смотрели на приближающихся людей. А в стороне, невдалеке, стоял третий медведь — крупный, молодой. Но он оказался трусливее, сразу скрылся за торосами, напуганный лаем собак.
Пустить на медведей собак, чтобы отвлекли их, как обычно делалось при охоте, Челюскин не решался. Покалечит, побьет медведица хотя бы нескольких — придется нарты на себе тащить, не одолеть им тогда оставшегося пути, пропадут. Собак пуще всего беречь следовало.
Пока он с тяжелым ружьем в руках раздумывал, а солдат с трудом сдерживал осатаневших собак, шерсть у медведицы на загривке поднялась дыбом. Это был тревожный знак. Сейчас бросится! Челюскин начал тщательно целиться...
Но медведица вдруг громко, негодующе фыркнув, кинулась прочь. Медвежонок за нею. Мясо убегало!
— Пускай собак, а то уйдут! — крикнул Челюскин.
Но собаки запутались в постромках...
В этот момент из-за ближнего тороса показался еще один медведь — четвертый! Челюскин насыпал пороху на затравку, неспешно прицелился. Фузея громыхнула, словно маленькая пушка. Из ее дула вырвалось густое облако дыма. Отдача едва не сбила Челюскина с ног. Медведь грозно замахал лапами и рухнул.
— Теперь с мясом,— тихо сказал Челюскин.
В тот день Челюскин, кратко описав охоту, отметил в графе «Состояние берегов и островов»: «Как ездил морем, островов никаких не видел». Дело прежде всего. И в полдень, как положено, воспользовался сиянием солнца, рассчитал широту — 77°27".
Это было седьмого мая. А «по полуночи стало мрачно и поземная метель великая, что ничего не видно». Восьмого после полудня все же двинулись дальше, хотя пурга не унималась и вдобавок наполз туман. Ехали почти ощупью.
Вскоре выехали на большой мыс, далеко вдавшийся в море. Пурга немного утихла. Стало развидняться. И Челюскин увидел, что дальше к западу берег все больше заворачивает к югу. Все к югу, к югу...
Он не поверил глазам. Выбрал самое высокое место, подогнал туда нарты, встал на них, чтобы лучше осмотреться. Сомнений не оставалось: этот мыс был самой северной точкой на их многотрудном пути! Дальше берег пойдет к югу.