И Блад подробно рассказал о морском бое у северного побережья Эспаньолы. Губернатор слушал, потирая подбородок.
— Да,— неторопливо произнес он, когда рассказ был окончен. — Да. Это было убедительно. И припугнуть его нападением на Мартинику, возможной потерей только что приобретенного богатства тоже хорошо продумано. Но не льстите ли вы, мой друг, собственной практичности? Не забываете ли, что вам повезло, и именно в этом месте и в это время испанский галион имел наглость напасть на «Беарнца»? Удивительное везение. Оно как нельзя лучше демонстрирует вашу поразительную удачливость.
— Как нельзя лучше,— торжественно согласился капитан Блад.
— Что за корабль вы сожгли и утопили? Какой дурак командовал им? Вам это известно?
— О да. Сожгли «Марию Глориосу», флагманский корабль маркиза де Риконете, адмирала Испании.
Д"Ожерон резко взглянул на Блада.
— «Марию Глориосу»? Что вы мне сказки рассказываете? Вы же сами захватили ее в Сан-Доминго и прибыли на ней, когда привели галионы с ценным грузом?
— Именно. И поэтому она была в моем распоряжении, чтобы устроить эту маленькую демонстрацию испанской низости и пиратской доблести. Отплыла она под командованием Волверстона с несколькими матросами, их едва хватало, чтобы вести корабль и управляться с полудюжиной орудий, которые я оставил на ней.
— Господи, спаси нас! Значит, это был спектакль?
— Разыгранный главным образом за занавесом из порохового дыма. Мы обеспечили дымовые тучи, заряжая пушки одним порохом, легкий ветерок помогал нам. Волверстон поджег корабль в разгар разыгранной битвы и под прикрытием дымовой завесы перебрался с командой на «Арабеллу».
Губернатор не сводил с капитана изумленного взгляда.
— И вы говорите, что это выглядело убедительно?
— Не только выглядело, но и убедило.
— И вы намеренно — намеренно? — сожгли этот прекрасный испанский корабль?
— Для убедительности. Просто отогнать его было бы недостаточно.
— Но какая потеря! Господи, какая потеря!
— Вы недовольны? Скупитесь? Взгляните еще раз на это письмо. Оно представляет собой правительственную хартию на торговлю, против которой существовал правительственный же запрет. Разве такого можно добиться изящными фразами? Вы пытались и знаете, что из этого вышло.— Капитан Блад хлопнул невысокого губернатора по плечу.— Давайте перейдем к делу. Потому что я теперь могу продать вам свои пряности и предупреждаю, что жду от вас хорошей цены: стоимость, по крайней мере, трех испанских кораблей.
Перевел с английского Д. Вознякевич
Луи Буссенар. За десятью миллионами к Рыжему Опоссуму
— В последний раз, Герман, заявляю вам, что мы не имеем права быть судьями, а тем более палачами.
— Ну, что ж, коли так, я не могу нести груз ваших благодеяний, стыд замучит меня, и я сам совершу суд, потому что не достоин жить среди вас.
Молниеносным движением руки он всадил себе в грудь охотничий нож по самую рукоятку и упал замертво вниз лицом.
— Бедняга...— произнес грустно майор среди всеобщего оцепенения. Это было единственное прощальное слово над телом ганноверца.
Глава XIII
Никогда еще наши люди не переносили столь мужественно новые огромные беды. Ведь это было полное крушение всех надежд, уже почти реализованных, равносильное потере всего у порога дома. Тем временем братья и юная мисс, кажется, забыли о собственном несчастье и были заняты лишь тем, чтобы ободрить смельчаков, которые проделали вместе с ними весь этот трудный путь и которым теперь предстоят новые тяготы.
— Дети мои,— говорит скваттер,— мне нравится ваша стойкость духа, которую ничто не может сломить и которая помогает вам сопротивляться ударам судьбы. Обладание огромным состоянием оставило вас равнодушными, а его потеря — спокойными. Это хорошо. Надеюсь, мы скоро будем дома. И мы больше не будем расставаться. Вы мои приемные дети, вы будете моими единственными наследниками. Вы молоды, полны сил и энергии и станете скваттерами. Жилой дом в Трех фонтанах обширен. Предлагаю вам поселиться там вместе со мной.
В то время, как Ричард и мисс Мэри, растроганные, бросаются в объятия этого благородного человека, Эдвард не отрывает глаз от моря и, кажется, не слышит, что говорит его дядя. Все его чувства сконцентрированы на какой-то полоске, сливающейся с горизонтом. Нахмуренные брови и наморщенный лоб выдают его величайшее волнение.