Мы еще стояли с Иваницким у подножия холмистой гряды, когда на машине подъехал Поль Бернар. Я поспешил ему навстречу. Пожилой академик охотно согласился побеседовать, но чувствовалось, что сейчас ему хочется поскорее взять в руки мастерок археолога, и он внес контрпредложение:
— Месье Войлошникофф, давайте встретимся на раскопках дворца. Там и поговорим?
В глазах Искендера давно уж равны
Прах черный с кафуром, пир —
с громом войны.
Утром следующего дня, проснувшись, я некоторое время недоуменно разглядывал волнистые голубые росписи на стенах и живописную «ступеньку» на потолке. До меня долетали детское хныканье, кашель, охрипший женский голос пришептывал что-то по-таджикски. Наконец я сообразил, что это Мамура, молодая жена хозяина, успокаивает свою малышку: «Мафтуна!» — «Дорогая!»
На улице было еще не жарко. На мой «салом!» из-за достархана ответили двое обожженных гиссарским солнцем таджиков. Это строители, приехавшие на заработки из-под Душанбе и выкладывающие хозяину дома, художнику Джалолу, баню. Чтобы заплатить им, Джалол сдал свой новый дом под базу археологов, а семья ютилась в старом.
Отсюда, из Кишлака, как называют этот таджикский пригород Самарканда, до Афрасиаба — пять минут ходу: археологам удобно. В мехмонхоне — комнате для гостей — сейчас ночуют местные российские подданные — татарин Фаниз и его жена Юля, юные молодожены, разбирающие груды нарытых за лето французами черепков. А в другом конце дома, в комнате с занавешанными нишами для спальных вещей, расположилась архитектор Лена из Москвы, рисующая Франсу Гринэ планы раскопов.
Блеют в загородке бараны, которых некому сейчас гонять на пастбище. Прошаркал Джалол в галошах — излюбленной здесь обувке, неся воду для умывания в алюминиевом кувшине-офтоба, сделанном по форме старинных, латунных. На кухне хлопотали две русские женщины, нанятые за кормежку для помощи прихворнувшей хозяйке: высохшая пенсионерка Оля и средних лет пермячка Маша, оставшаяся без работы на фабрике, — ее забросила сюда детдомовская судьба.
Впрочем, Джалол нанял их и для того, чтобы двое его малышей с детства впитывали русский язык: как горожанин, он понимает необходимость приобщения к большой культуре, носителей которой в еще недавно наполовину русском Самарканде с каждым днем становится все меньше.
Вчера, за вечерней трапезой (Джалол угощал меня пловом и водкой, которую здесь предпочитают запрещенному Кораном вину), у нас разгорелась настоящая дискуссия, в которой участвовал и зашедший в гости авиатехник Амон, двоюродный брат Джалола. Я высказал парадоксальную мысль, на которую навело меня сопоставление исторических фактов. А именно: последствия завоевания Мараканды Александром и захват Самарканда русскими в 1868 году имеют некое сходство. Несмотря на первоначальные разрушения, вскоре возникает город лучше устроенный, отвечающий требованиям более высокой цивилизации. В то время как «чингисхановское» вторжение кочевников сопровождается тотальным истреблением жителей, города «за ненадобностью» стираются в пыль, и их холмы на века остаются ареной для козлодраний... Я подумал об этом, оказавшись на улице Толстого, подле могучего сибирского кедра, высоко поднявшего зеленую вершину над одноэтажными домиками «русской» части города. Его почти век назад посадил один российский генерал, сосланный за грехи в Самарканд, и теперь это дерево знает каждый горожанин...
Впрочем, дискуссия наша вскоре приняла весьма конкретный характер: речь зашла о жестокости завоевателей.
— Я читал, что Александр Македонский где-то близ Самарканда встретил вышедших ему навстречу греков и велел перебить их. Не знаешь, почему он это сделал? — спросил Амон.
— На самом деле это произошло южнее, после переправы через Амударью. Там стоял город эллинских переселенцев — Бранхидов. Корни ненависти Александра к Бранхидам уходят глубоко...
Я помолчал, но, видя интерес в глазах Джалола и Амона, рассказал то, что мне было известно.
...Древний жреческий род Бранхидов правил знаменитым святилищем Аполлона в Дидимах, близ города Милета в Малой Азии. В начале V века до н.э. персы разграбили малоазиатские греческие города. Но Бранхиды предпочли почетной гибели в развалинах святилища предательство — они отдали сокровища бога в руки завоевателей и бежали с персами, избегая наказания за святотатство. Переселенные в Среднюю Азию, они основали новое святилище и город.
Между тем Александр, еще в начале похода на персов получивший в святилище Аполлона прорицание о своем великом будущем, повелел возвести грандиозный (больше афинского Парфенона) храм в Дидимах. Началось строительство, продолжавшееся... шестьсот лет, до победы христианства. Не удивительно, что, наткнувшись на город Бранхидов в Средней Азии, со «сверхштатным» святилищем, Александр решил отомстить за оскверненные эллинские храмы и велел стереть с лица земли поселение Бранхидов, истребив ни в чем не повинных людей. Верные приказу солдаты ворвались в город...
Однако, возможно, погибли не все, а лишь «покрытые покрывалами» жрецы, как писал историк Страбон. Ибо в Северном Афганистане, на существовавшем позднее греко-бактрииском городище Дильберджин, советский археолог Т.И.Крутикова обнаружила кувшины с надписью... «Бранхид»! И не уцелевшие ли потомки этого жреческого рода распространили впоследствии культ Аполлона по Средней Азии? Некоторые же исследователи полагают, что именно они основали знаменитый эллинистический храм Окса (божества Вахша) там, где, сливаясь, Вахш и Пяндж образуют Амударью. Храм существовал долго, и найденный в прошлом веке известнейший «Амударьинский клад» (он находится сейчас в Британском музее) скорее всего был его храмовым сокровищем...
Цени свой дворец —
он искусства пример,
Не сыщешь прекрасней, —
сказал Искендер.
Вместе с Иваницким мы шли через плато к высокому холму цитадели. Вскоре показалось широкое основание раскопанного большого здания.
Это фундамент соборной мечети древнего Самарканда, убежища последних защитников города, сожженного монголами. Мечеть была обнаружена Вяткиным, а недавно здесь предпринял разведку Поль Бернар... — Игорь указал на свежий раскоп в углу фундамента.
— Чем же мечеть заинтересовала Бернара? Ведь, как я понимаю, французы ищут следы античности?
— Да, но арабско-персидская хроника X века «Кандия» сообщает, что в Мара-канде существовал общесогдийский храм идолов, основанный якобы Александром Македонским...
Храм, рассказывал Иваницкий, был посвящен Нане — главной согдийской богине, которая вобрала черты строгой греческой Артемиды и местных богинь плодородия. Его украшала живопись и золото. Завоеватель Согда, арабский полководец Ибн Кутейба, войдя в город в 712 году, «перевернул идолов и поставил минбар» — нишу, указывающую на Мекку. Позднее на месте храма выстроили здание мечети...
Академику Бернару показалось удивительным, что средневековая рукопись отмечает присутствие живописи, характерной лишь для забытого доарабского времени. Однако подобные росписи обнаруживали дореволюционные и советские археологи на Афрасиабе... И он решил раскалывать.
— На небольшом участке под фундаментом мечети Бернар нашел остатки здания, платформу из красных обожженных кирпичей — довольно редких, так как здесь обычно все делалось из местной серой глины. Датируется оно как раз концом IV века до нашей эры... — продолжал Иваницкий. — Вероятно, здание было выделено не случайно: по-видимому, это и есть тот самый «храм идолов». Александр всегда, в первую очередь, старался почтить богов, полагая, что они покровительствуют ему...
Мы двинулись дальше и взобрались на верхнюю часть холма цитадели, чрево которого пронизывали пропасти старых раскопов. Отсюда открывался ослепительный вид на пыльные всхолмления, а за их кромкой вставали дома Старого города с голубыми куполами мавзолея Гур-Эмир, мечети Биби-Ханым и прямоугольниками порталов трех медресе Регистана.