Похоже, я на ложном пути, пытаясь отталкиваться от легенды. Однако не сдаюсь:
— Повторяет ли эллинистическая стена очертания более древней?
— Лишь частично, ведь та была во многих местах разрушена. Повторяет, например, там, где укрепления возвышались над обрывом, прижатые к руслу Сиаба. Но и тут греческие фортификаторы старались выпрямить изгибы укреплений, соблюсти стройность пропорций. Они по-своему отстраивали город...
Вот оно, это слово! По-своему... Самарканд в эллинистическую эпоху — это уже иной, гораздо менее «восточный» город, и неслучайно достаточно редки находки Персидской эпохи. Невольно память восстанавливает события, происходившие при завоевании Александром Согда.
...Мараканду он занял без боя. Однако, продвигаясь дальше, наткнулся на ожесточенное сопротивление. Больше двух лет шла кровавая борьба, и победа в ней настолько возвысила царя в собственных глазах, что, если он вошел в Согдиану «лишь» как сын бога, то в Индию войско двинулось уже под предводительством бога.
В результате этой борьбы многие согдийские города были настолько опустошены, что царь вынужден был заново заселить некоторые из них, а также воздвигнуть несколько новых крепостей-колоний, включая Александрию Эсхату, то есть Дальнюю, — нынешний Ходжент. Дважды в этой войне предводитель согдийских всадников Спитамен захватывал Мараканду, осаждая в цитадели македонский гарнизон, пока не был убит собственными союзниками-саками. Вероятно, город, за исключением цитадели, во время боев был практически разрушен. Отстраивать заново его стали сразу же, причем на самых важных участках; например, в цитадели работы шли еще при Александре. Орошаемые древним каналом Даргом и множеством родников, холмы Афрасиаба были идеальным местом для укрепленного города, пока понижение уровня подземных вод — уже в средние века — не обрекло развалины на запустение.
Мы еще стояли с Иваницким у подножия холмистой гряды, когда на машине подъехал Поль Бернар. Я поспешил ему навстречу. Пожилой академик охотно согласился побеседовать, но чувствовалось, что сейчас ему хочется поскорее взять в руки мастерок археолога, и он внес контрпредложение:
— Месье Войлошникофф, давайте встретимся на раскопках дворца. Там и поговорим?
В глазах Искендера давно уж равны
Прах черный с кафуром, пир —
с громом войны.
Утром следующего дня, проснувшись, я некоторое время недоуменно разглядывал волнистые голубые росписи на стенах и живописную «ступеньку» на потолке. До меня долетали детское хныканье, кашель, охрипший женский голос пришептывал что-то по-таджикски. Наконец я сообразил, что это Мамура, молодая жена хозяина, успокаивает свою малышку: «Мафтуна!» — «Дорогая!»
На улице было еще не жарко. На мой «салом!» из-за достархана ответили двое обожженных гиссарским солнцем таджиков. Это строители, приехавшие на заработки из-под Душанбе и выкладывающие хозяину дома, художнику Джалолу, баню. Чтобы заплатить им, Джалол сдал свой новый дом под базу археологов, а семья ютилась в старом.
Отсюда, из Кишлака, как называют этот таджикский пригород Самарканда, до Афрасиаба — пять минут ходу: археологам удобно. В мехмонхоне — комнате для гостей — сейчас ночуют местные российские подданные — татарин Фаниз и его жена Юля, юные молодожены, разбирающие груды нарытых за лето французами черепков. А в другом конце дома, в комнате с занавешанными нишами для спальных вещей, расположилась архитектор Лена из Москвы, рисующая Франсу Гринэ планы раскопов.
Блеют в загородке бараны, которых некому сейчас гонять на пастбище. Прошаркал Джалол в галошах — излюбленной здесь обувке, неся воду для умывания в алюминиевом кувшине-офтоба, сделанном по форме старинных, латунных. На кухне хлопотали две русские женщины, нанятые за кормежку для помощи прихворнувшей хозяйке: высохшая пенсионерка Оля и средних лет пермячка Маша, оставшаяся без работы на фабрике, — ее забросила сюда детдомовская судьба.
Впрочем, Джалол нанял их и для того, чтобы двое его малышей с детства впитывали русский язык: как горожанин, он понимает необходимость приобщения к большой культуре, носителей которой в еще недавно наполовину русском Самарканде с каждым днем становится все меньше.
Вчера, за вечерней трапезой (Джалол угощал меня пловом и водкой, которую здесь предпочитают запрещенному Кораном вину), у нас разгорелась настоящая дискуссия, в которой участвовал и зашедший в гости авиатехник Амон, двоюродный брат Джалола. Я высказал парадоксальную мысль, на которую навело меня сопоставление исторических фактов. А именно: последствия завоевания Мараканды Александром и захват Самарканда русскими в 1868 году имеют некое сходство. Несмотря на первоначальные разрушения, вскоре возникает город лучше устроенный, отвечающий требованиям более высокой цивилизации. В то время как «чингисхановское» вторжение кочевников сопровождается тотальным истреблением жителей, города «за ненадобностью» стираются в пыль, и их холмы на века остаются ареной для козлодраний... Я подумал об этом, оказавшись на улице Толстого, подле могучего сибирского кедра, высоко поднявшего зеленую вершину над одноэтажными домиками «русской» части города. Его почти век назад посадил один российский генерал, сосланный за грехи в Самарканд, и теперь это дерево знает каждый горожанин...
Впрочем, дискуссия наша вскоре приняла весьма конкретный характер: речь зашла о жестокости завоевателей.
— Я читал, что Александр Македонский где-то близ Самарканда встретил вышедших ему навстречу греков и велел перебить их. Не знаешь, почему он это сделал? — спросил Амон.
— На самом деле это произошло южнее, после переправы через Амударью. Там стоял город эллинских переселенцев — Бранхидов. Корни ненависти Александра к Бранхидам уходят глубоко...
Я помолчал, но, видя интерес в глазах Джалола и Амона, рассказал то, что мне было известно.
...Древний жреческий род Бранхидов правил знаменитым святилищем Аполлона в Дидимах, близ города Милета в Малой Азии. В начале V века до н.э. персы разграбили малоазиатские греческие города. Но Бранхиды предпочли почетной гибели в развалинах святилища предательство — они отдали сокровища бога в руки завоевателей и бежали с персами, избегая наказания за святотатство. Переселенные в Среднюю Азию, они основали новое святилище и город.
Между тем Александр, еще в начале похода на персов получивший в святилище Аполлона прорицание о своем великом будущем, повелел возвести грандиозный (больше афинского Парфенона) храм в Дидимах. Началось строительство, продолжавшееся... шестьсот лет, до победы христианства. Не удивительно, что, наткнувшись на город Бранхидов в Средней Азии, со «сверхштатным» святилищем, Александр решил отомстить за оскверненные эллинские храмы и велел стереть с лица земли поселение Бранхидов, истребив ни в чем не повинных людей. Верные приказу солдаты ворвались в город...
Однако, возможно, погибли не все, а лишь «покрытые покрывалами» жрецы, как писал историк Страбон. Ибо в Северном Афганистане, на существовавшем позднее греко-бактрииском городище Дильберджин, советский археолог Т.И.Крутикова обнаружила кувшины с надписью... «Бранхид»! И не уцелевшие ли потомки этого жреческого рода распространили впоследствии культ Аполлона по Средней Азии? Некоторые же исследователи полагают, что именно они основали знаменитый эллинистический храм Окса (божества Вахша) там, где, сливаясь, Вахш и Пяндж образуют Амударью. Храм существовал долго, и найденный в прошлом веке известнейший «Амударьинский клад» (он находится сейчас в Британском музее) скорее всего был его храмовым сокровищем...