В один далеко не прекрасный день заболел граф Прованский. Все симптомы указывали на нервное расстройство. Назначения Гильотена – клизмы и какие-то очищающие кровь пилюли – не дали никаких результатов. И когда граф Сен Жермен привез к больному Франца Месмера, Гильотен в этот момент находился на своем «посту» – у постели графа Прованского. Глаза двух врачей встретились: австриец хитро прищурился, Гильотен желчно и надменно поклонился и попросил разрешения присутствовать при лечении. Больного положили на кушетку, и Месмер стал делать над ним какие-то пассы. Через несколько минут граф забылся. После этого Месмер наложил ему на лоб два своих знаменитых магнита – он полагал, что они, выманивая болезнь из тела больного, притягивают ее к себе. Гильотен в углу молча смеялся, однако буквально через три подобных сеанса его сановный пациент был здоров, а Гильотен – посрамлен со всей своей передовой наукой.
Однако, как обычно случается в истории с людьми типа Месмера, он стал вызывать к себе подозрения в качестве колдуна и чернокнижника. В больнице австриец предпочитал не брать денег с бедных, зато гонорары, которые он драл со знати, превышали все мыслимые пределы, а кроме того, Франция предложила ему весьма недурное, как бы сейчас выразились, спонсорство за его эксперименты. До Людовика XVI стали долетать упреки в том, что он-де пригрел на груди мошенника, изгнанного из других столиц. Под ядовитыми стрелами французских ученых-материалистов монарх рисковал прослыть невеждой, в то время как ему, напротив, гораздо более льстила слава прогрессиста и науколюбца. А посему в 1784 году Людовик решил назначить специальную комиссию, уполномоченную расследовать суть лечения Месмера. Волею судеб и повелением короля Гильотен вошел в эту комиссию вместе с такими известными людьми, как Бенджамин Франклин, тогдашний американский посол во Франции, астроном Жан Бейли, химик Лавуазье, ботаник Жюссье…
11 августа 1784 года на имя короля был подан заключительный рапорт, из коего следовало, что наблюдатели являются людьми честными и лжесвидетельствовать не могут, поэтому должны признать, что 85 процентов больных месье Месмера полностью исцелены с помощью «магнетического флюида». Однако вся проблема – в том, что «процесс воздействия флюида не поддается эмпирическому наблюдению», а раз так – следовательно, таковое явление существовать не может. Что же тогда, спрашивалось, происходит? Ответом на этот вопрос как раз и явился вывод комиссии: выздоровление воображается больными. Гильотен ликовал – комиссия склонила короля издать указ о запрете для Месмера лечения магнетическим флюидом на территории Франции.
Перед тем как Месмер собрался покинуть эту негостеприимную страну, принцесса де Ламбаль дала в его честь прощальный ужин, приглашение получил и доктор Гильотен. После того как было выпито немалое количество бутылок рейнского и бордоского, Месмер вдруг, глядя немигающим взглядом прямо в глаза Гильотену, произнес громко, так, что все слышали:
– Ваша наука и ваши расчеты погубят всех до одного из присутствующих здесь людей, включая особ королевской крови и даже самих… – тут Месмер запнулся и закашлялся. – Их души проклянут вас. Я ясно вижу это.
Гильотен в ответ как-то криво усмехнулся:
– Вы видите это написанным здесь, на позолоте потолка?
– Я вижу это написанным на небе, мсье, – учтиво поклонился Месмер.
…Франция напоминала кипящий котел: в нем бурлило и перегорало старое и готовилось нечто новое – повсюду носились идеи свободы, равенства и братства. На площадях во всеуслышание цитировали вольнодумные и фривольные стихи Дидро и Вольтера, на улице разбрасывались памфлеты и листовки, поднимающие на смех королевское семейство.
Тем временем в жизни Гильотена произошло великое событие – его инициировали в масонскую ложу «Девяти сестер». Достаточно сказать, что членами этой ложи значились Вольтер, Франклин, Дантон, Бриссо, Демулен, братья Монгольфьер и другие заметные и известные люди.
После того как в 1717 году была образована Великая ложа в Англии, масонство стало быстро распространяться по всей Европе. На его знамени было начертано: порвать все связи с прошлым, уничтожить несовершенное настоящее и основать новое справедливое и разумное общество новых разумных и совершенных людей. Благодаря участию в масонском движении жизнь Гильотена приняла совершенно иное направление. Скорее всего именно братья убедили врача, что главное сейчас – это политика. Иллюзия, что масоны таковой не интересовались – интересовались, и еще как! В частности, властители дум – Вольтер, Д`Аламбер и Дидро – были проникнуты глубокой ненавистью как к христианству, так и к монархическому образу правления. В своих политических проповедях они требовали реформ и коренного переустройства всех общественных отношений. Монтескье проповедовал теорию разделения властей и рекомендовал установить во Франции английскую форму правления, при которой народу принадлежит власть законодательная, королю – исполнительная, а независимому сословию судей – судебная. Людовик XVI и его супруга Мария Антуанетта поначалу не придавали значения ширящемуся масонскому движению и, более того, горячо приветствовали его как некую разновидность общественной благотворительности. Как страшно они заблуждались, история покажет очень скоро…
Весной 1789 года Гильотен в качестве свободно мыслящего дворянина был избран депутатом Учредительного собрания и с июня по октябрь 1791 года исполнял должность его секретаря. Однако его мысль и разумение просто не успевали за событиями.
…14 июля 1789 года пала Бастилия. Повсюду было только и разговоров, что эта тюрьма – наглядное свидетельство «кровавого деспотизма короля», и Гильотену довелось собственными глазами увидеть кучку жалких уголовников, ошарашенно таращивших глаза на своих нежданных освободителей. Один из заключенных обезумел и, вцепившись в скамейку, категорически отказывался покидать свое узилище. В августе была принята «Декларация прав человека и гражданина», но король не торопился ее подписывать, за что был подвергнут в Собрании вольной и весьма разнузданной критике. Впрочем, что до Гильотена, то он своего короля боготворил. В голове врача и, как можно предположить, во многих других головах в то время все смешалось самым странным образом: да, королевская власть несправедлива вообще (так утверждают высшие умы), но король и королева Франции просто не могут быть несправедливы, а потому за них можно и должно отдать жизнь.
Изредка в столицу наезжал отец Гильотена и буквально требовал, чтобы сын прекратил заниматься политикой: старику чуялось недоброе. Сын же втягивал голову в плечи и отмалчивался – пойти на это он уже не мог. Депутат Гильотен теперь до самого рассвета жег свечи в своем кабинете, и слуга находил его поутру спящим прямо на диване в одежде и даже в туфлях. Хозяин рисовал какие-то бесконечные чертежи и испещрял своим бисерным почерком множество бумаги. Наедине с собой доктор Гильотен горделиво потирал руки: он придумал кое-что действительно из ряда вон выходящее. Он ловил себя на мысли, а не суждено ли ему стать величайшим благодетелем человечества?
…10 октября 1789 года члены Учредительного собрания долго шумели и не хотели расходиться с заседания. Мсье Гильотен внес на обсуждение важнейший закон, касающийся смертной казни во Франции. Он стоял перед законодателями торжественный, воодушевленный и говорил, говорил. Основная его мысль заключалась в том, что смертная казнь тоже должна быть демократизирована. Если до сих пор во Франции способ наказания зависел от благородства происхождения – преступников из простонародья обычно вешали, сжигали или четвертовали, и лишь дворян удостаивали чести обезглавливания мечом, – то теперь эту безобразную ситуацию следует в корне изменить. Гильотен на секунду запнулся и заглянул в свои записи.