Путешествовать верхом на муле в деревянном эфиопском седле с высокими луками, прямо скажу, довольно жестковато. Зато достоинство высоких лук оцениваешь сразу, когда встречаются крутой подъем или спуск.
Первые километра четыре шла пересеченная мелкими ручьями и сухими оврагами травянисто-кустарниковая саванна, а затем местность стала все круче забирать в гору — начался подъем на плато. Скоро подъем стал таким крутым, что приходилось почти лежать животом на муле, чтобы сохранить равновесие. Порой мулы шли по самому краю узкой горной тропы, и казалось — одно неверное движение, и мул вместе с тобой сверзится в пропасть.
Через три часа бесконечных подъемов и спусков мы натолкнулись на почти вертикальную скалистую стену, преграждавшую дальнейший путь. Даже привычные к крутым горным тропам мулы не смогли бы одолеть этот подъем, тем более с седоками на спинах. Мы спешились и стали ждать, что будет дальше. Высота этой «горки» с труднопроизносимым названием «Йыккыр дамозе» была весьма внушительной. На глазок казалось около километра.
Старик Тэкеле куда-то ненадолго отлучился и привел с собой мальчишку, который должен был провести нас наверх, а сам повел мулов обходным путем. Мальчонка, мелькая коричневыми босыми пятками, начал быстро карабкаться по тропе. Я поспешил за ним, полагаясь на свою выносливость и хорошую спортивную форму. Однако уже через десять минут такого подъема мне стало казаться, что мои кроссовки весят по полпуда, а камера — тонну. К тому же, болтаясь на плече из стороны в сторону, она мешала сохранять равновесие на узкой и почти отвесной тропке. Еще через десять минут я был мокрым от пота и с трудом переводил дыхание, мышцы ног налились свинцом, колени дрожали от напряжения. Шедший за мной Тэшоме кричал снизу, прося его подождать. Мы с мальчишкой остановились и присели на тропе. Поразительно, но у него не было никаких признаков усталости!
Через несколько минут на тропе показался Тэшоме, охая и поминая всех святых и еще почему-то свою жену Дэру. Я протянул ему таблетку валидола, и бедняге, кажется, полегчало. После того, как мы отдышались, Тэшоме все свои вещи отдал нести мальчишке. Тот предлагал взять и мои, но я, опасаясь за сохранность видеокамеры, отказался. Мальчишка опять стремительно ринулся наверх, но теперь мы не стали гнаться за ним, стараясь беречь силы и дыхание.
Наконец, еще через полчаса подъема, наверху, в просветах кустарника, показался край плоской вершины. Последние метров сто мы с Тэшоме преодолевали уже на четвереньках, цепляясь руками за пучки травы и выступающие на поверхность корни ползучих кустарников. Кстати, позднее Тэшоме сказал, что на одном из местных наречий «Йыккыр дамозе» означает примерно «все брось и прокляни».
Наверху протекал неширокий ручей с мутной, как будто взбаламученной водой, служивший, судя по обилию следов копыт по берегам, водопоем для скота. Несмотря на это, мы с Тэшоме с наслаждением умылись и напились из него, начисто забыв о риске подхватить шистоматоз или заполучить амеб под кожу. Мальчишка, получив «гурща» (Гурща — (амх.) бакшиш, чаевые) за услуги, тем же прогулочным шагом отправился вниз, а мы растянулись на траве возле ручья, дожидаясь Тэкеле с мулами.
Через полчаса появился и он, и мы снова уселись в седла. Дальше дорога была намного легче, и часа через полтора в начинающихся вечерних сумерках мы въехали в Маджи.
Тэкеле остановил мулов возле единственного в Маджи постоялого двора, похожего на благоустроенный дровяной сарай, из открытой двери которого доносились гостеприимные звуки музыки. Называлось это заведение «Альга алле», что на амхарском значит просто «постель имеется». Таким образом, ночлег нам был уже обеспечен. Хуже было с едой. В этот вечер мы ужинали только чаем с печеньем, пачку которого я чудом захватил с собой.
Как только мы оказались в Маджи, я принялся расспрашивать у местных жителей, где и как можно повидать сурма. И тут выяснилось, что, добравшись с таким трудом до Маджи, мы почти так же далеки от сурма, как и в Туме. Оказалось, что ни в Маджи, ни возле Маджи сурма вовсе не живут (хотя частенько и появляются на местном рынке) и что их ближайшие селения находятся в одном-двух днях пути от Маджи, куда вот так, экспромтом, без предварительной подготовки, экипировки и запасов провизии мы бы добраться уже не смогли.
Но главным обстоятельством, заставившим нас с Тэшоме окончательно отказаться от нашего намерения добраться до их селений, было недавнее убийство в окрестностях Маджи молодого воина-сурма, спровоцировавшее конфликт между двумя соседними племенными кланами. Межклановая вендетта отозвалась засадами на горных тропах, ведущих из поселков сурма на рынок в Маджи, и напрочь отбила у местных жителей желание наниматься проводниками к европейцу-«френджу». В другое время нашлось бы немало желающих подзаработать.
Не веря поначалу в серьезность рассказов о кровной мести, я счел их местной формой вымогательства. Коли так опасно, то и вознаграждение проводнику куда больше. Однако, когда люди стали отказываться и от дополнительного вознаграждения, я понял, что положение серьезнее, чем мне представлялось, и что провожатого я едва ли найду.
Делать нечего, нужно было возвращаться обратно в Джимму ни с чем. Мы бы так и сделали, если бы не внезапно начавшиеся ливни, которых в это время года здесь никто не ждал.
Ливни в мгновение ока размыли и без того небезопасные горные тропы, а также летное поле, на которое самолет, прилетевший в Тум через три дня, так и не отважился сесть и улетел обратно, оставив нас в совершенной неопределенности. Кроме того, у нас с собой не было абсолютно ничего съестного, а в местной харчевне по случаю поста — хоть шаром покати, и единственное, на что можно было рассчитывать, это на жалость сердобольной хозяйки, которая облагодетельствовала нас оставшимся от домашней трапезы постным большим кислым блином-«ынжира», политым ложкой горохового соуса-«кык». На местном рынке, очевидно, тоже по случаю поста, за исключением каких-то мелких яиц неизвестного происхождения, также нельзя было найти ничего съедобного для европейского желудка. В течение почти целой недели ынжира с кыком раз в день да пара-тройка сваренных вкрутую загадочных яиц и составляли наш ежедневный рацион. Признаться, было уже не до сурма, потому что все время хотелось есть, и главной целью стало продержаться до следующего самолета.
И вот тут-то в Маджи появились сурма. Правда, по сравнению с обычным (то есть мирным) временем, когда, по словам старожилов, их приходит на рынок довольно много, пришло всего пятеро: трое мужчин и две молодые женщины. На местных их появление не произвело ровно никакого впечатления. Их внешний вид совсем не соответствовал моему представлению о сурма, как об одном из самых отсталых народов планеты. Пришедшие на рынок сурма выглядели вовсе не дикарями в одних набедренных повязках (точнее говоря, повязок-то и не было). На женщинах были наброшены, довольно небрежно, какие-то белые хлопчатобумажные простыни (могу поклясться, что это были именно простыни, а не многослойная эфиопская «шамма»); двое мужчин постарше были задрапированы в такие же простыни, но уже не без определенного изыска и изящества: у одного из них простыня была обернута вокруг плеч почти на классический амхарский манер, у другого — искусно повязана узлом на левом плече, ниспадавшая вниз, подобно тоге римского сенатора. Третий был одет в слишком короткую для него рубашку полувоенного образца с короткими же рукавами. Брюк или какого-то их подобия ни на одном из них не было, из чего можно было сразу понять, что скрывать мужское достоинство у них не принято.
Я немедленно расчехлил камеру и начал снимать. Однако сильного желания сниматься сурма не проявляли и каждый раз просили за это плату. Зато местная ребятня, стоило мне лишь открыть объектив, сразу начинала совать в него свои мордашки и ладошки, а потому, даже договорившись с сурма о съемке, мне поневоле приходилось снимать жужжащую толпу местных ребятишек. Это было бессмысленно, и от съемки пришлось отказаться.