Что же до меня, то я тоже чувствовал себя в городе в некотором роде парашютистом. Оглядывался вокруг, слышал японскую, китайскую речь так же часто, как и английскую... То, что это страна тропическая, мог бы сразу сообразить и мой парашютист — по одежде прохожих, и понять, что здесь при любой погоде человек обходится самой малостью — футболки и шортов достаточно, чтобы жить и ходить на любую работу, на любую встречу. Никаких забот о гардеробе. Правда, попадались изредка на моем пути и консервативно настроенные горожане — их нетрудно было выхватить из основной массы — в нормальных, длинных штанах они легко выделялись. Так и хотелось думать, что дома у них есть целый парк галстуков для служебного присутствия. Что же касается отдыхающих, то трудно было отличить на улице богатого от небогатого; кто из них занимает в отеле номер с полным или частичным видом на океан, кто с видом на горы — от этих градаций зависит стоимость занимаемого тобой жилья и, следовательно, твой ранг...
В недолгие часы очередной вылазки в город я заглянул в небольшой ресторанчик, заказал китайскую вермишель и острые португальские сосиски просто так, без особой надобности, а потом, наблюдая за скучающим хозяином местного вида, сделал вывод: в меню здешних ресторанов такая же смесь, как и в населении города...
К концу нашего пребывания на острове Оаху я уже мог с уверенностью сказать: Гонолулу — это то самое место, где лучше всего можно узнать, что из себя представляет население Гавайев. Большая часть его — выходцы из Азии или с островов Тихого океана. Особенно заметны здесь японцы.
На Гавайях так много американских граждан японского происхождения, что когда японский император Хирохито после официального визита в Штаты возвращался домой и по пути остановился в Гонолулу, то многие американцы на континенте, глядя на экраны своих телевизоров, спрашивали себя: он еще в Америке или уже в Японии?..
Во всем этом, естественно, мне помогали разобраться и мои домашние заготовки. Когда в свое время на Гавайских островах все земли были уже куплены, миссионеры обнаружили, что полинезийцы — местное население — не способны к подневольному труду. Из всех полезных занятий они предпочитают песни и танцы. И новые хозяева стали завозить на Гавайи китайцев — кули. Уже в третьем поколении те открыли лавки и китайские рестораны, и тогда на острова хлынули японцы. Но не кули. А мелкие фермеры. Местные же остались как бы для гавайского антуража — стали обслуживать отели, петь и танцевать, и это их коллективное занятие входит и в программу пребывания туристов.
Самым веселым местом на острове Оаху, на мой взгляд, была «Полинезийская деревня». А единственным печальным местом — бухта Перл-Харбор.
В «деревню» я поехал неохотно. Предчувствие массовости предстоящего мероприятия не обмануло меня. Здесь нельзя было существовать вне толпы, сосредоточиться на чем-нибудь одном. Предстояло затеряться среди огромного числа туристов со всего света — немцев, англичан, шведов, датчан — людей, умеющих брать все от солнца, океана, оплаченного комфорта, умеющих веселиться с добросовестной самозабвенностью и здесь, в небольшой деревне, перенесенной сюда из Времени и названной Полинезийским культурным центром.
На площадках перед хижинами с тростниковым крышами, воспринимаемыми больше как декорации, молодые полинезийцы и полинезийки с сильными, смуглыми телами в облике древних островитян имитировали сцены из предыдущих жизней, показывали, как жили их предки, населявшие острова Тихого океана. А жили они, судя по тому, что мы видели, весело — в песнях и танцах, именуемых «Возрождение Фиджи» или «Извержение вулкана»... и во многих подобных танцах, что не поддавались пониманию с ходу, с первого знакомства...
Надо полагать, что весь этот отдыхающий люд развлекали потомки тех, кто без компаса, карт, ведомые прекрасным знанием ветров, течений и звезд, направлений полета птиц, чувствовали себя на гигантских просторах океана как дома. Они освоили пространство от островов Самоа до Маркизских; на юго-западе до Новой Зеландии, на юго-востоке до острова Пасхи и пошли наконец на север к самым далеким островам — Гавайским. Это были те из них, что покинули Маркизские острова на таких же сдвоенных лодках — каноэ, какие мы видели на территории «деревни» и на каких здесь их потомки катали задыхающихся от радости, как дети, туристов. Груженные хлебным деревом, сладким картофелем, свиньями и нелающими собаками, которых разводили для еды, они ступили на острова, не связанные своим рождением с другими землями. На них все было иначе. Жизнь сюда приносилась ветрами и течениями, и здесь возник как бы рай. Но странный рай. Без людей и животных. Были птицы из тех, что залетали сюда. Но не было зато и ядовитых змей и вообще ничего ядовитого, так характерного для южных стран. И вот такая земля лежала открытая и ждала человека, как если бы Ева ждала Адама...
В одной из сцен долгого танца я усмотрел сюжет, услышанный от человека, подвозившего нас в Полинезийский культурный центр. Он рассказывал, что, отправляясь на поиски северных земель, молодые прекрасные полинезийцы брали с собой молодых красивых женщин, а один из королей велел своей бездетной, но любимой жене остаться, он сказал ей, что в каноэ места мало, в новых местах они должны начать новую жизнь, а потому он возьмет с собой девушку, способную принести ему много детей...
Что и говорить! Танцы были так красочны, песни так благозвучны, дробь барабанов так оглушительна, что мне казалось — от обилия всего этого великолепия живым отсюда не уйти.
Завершался день поздно вечером общим грандиозным представлением с факелами. Но если исключить факелы и пожирание огня, во всем этом было что-то очень близкое и понятное нам. Зрелище на прощание напоминало заключительную часть смотра декады народов СССР с выступлением хора имени Пятницкого.
А в Перл-Харбор я поехал не задумываясь. И если даже в программе нашего пребывания он бы отсутствовал, я бы добрался туда пешим ходом. Но странно... Все, что я увидел здесь, показалось не таким внушительным — несоразмерным трагедии, однажды потрясшей мир. Как будто время взяло и уменьшило ту картину ужаса до размера макетов погибших кораблей, до размера лиц на фотографиях, застывших в вечности...
В двух шагах от Перл-Харбор асфальт оставался сухим, а здесь, в самой бухте, моросил дождь, и в серой пелене, над серой гладью, над затонувшим линкором «Аризона» белело геометрическое тело мемориала. Оно напоминало, что в этом раю на острове Оаху был свой ад...
Наутро мы собирались лететь на остров Кауаи, а накануне вечером хозяева отеля давали нам ужин в своем китайском ресторане. Бросалась в глаза перемена, происшедшая в нас за два дня хорошей жизни. Эту перемену мог заметить я или кто-нибудь из моих товарищей, но для администрации, судя по выражению их лиц, она была естественной, так же как и вечерние наряды наших дам.
...Обслуга вышколенная, но не чопорная; два огромных круглых стола расставлены так, чтобы всем быть вместе и в тоже время не вместе. Серебра и блеска посуды — в таком обилии, какое только мыслимо для важных гостей. И еще китайские палочки — потом они будут предметом всеобщего оживления.
За одним из столов место хозяина принимающей стороны занимал Барт. Рядом с ним — наша Юлия Драгоми-рова. Она — представитель американской авиакомпании «Дельта» в Москве, на самолетах которой мы прилетели на Гавайи. Юлия, как всегда, обаятельна, ее уверенность, чувствуется, отрегулирована опытом работы с зарубежными партнерами.