Наступало жаркое, сумбурное и грозное лето 1914 года. 1 августа Германия, в которой жили Лу и Андреас, объявила войну России, где остались ее родные братья с семьями. До них доходят слухи, что сибирский мужик Григорий Распутин, “соправитель русского царя”, был едва ли не единственным из советников, кто предостерегал Николая II от войны, предсказывая, что это будет конец России и конец империи. В связи с этим Саломе замечает Фрейду, что “стоило бы прислушаться к Распутину, ибо он единственный не невротик из приближенных к русской власти”.
Трое сыновей и зять Фрейда сражались на фронте. Неизменное ровное спокойствие Лу стало для него почти единственным эмоциональным прибежищем в эти страшные годы. В той войне Саломе не стояла ни на чьей стороне — ни своей родины, ни той страны, где она теперь жила. Она полагала, что войны — это неизбежное зло всей человеческой цивилизации. Люди воюют и убивают друг друга только потому, что война идет внутри каждого из них: разум борется с инстинктом, и эта борьба никогда не может прекратиться. У Саломе появилось множество пациентов, приезжавших с фронта. Они рассказывали ей страшные истории, не зная, что по рождению она русская. Императорская армия к середине войны уже потеряла более 3 миллионов человек убитыми и пленными, русские солдаты вызывали жалость, ибо они были не только плохо экипированы, но и голодали, нередко они выступают со штыками против немецких винтовок…
— Может быть, вы вчера убили моего брата, он воюет на стороне русских, — с удивительным спокойствием говорила Лу остолбеневшему пациенту. — Но ведь это не делает нас врагами… У нас только один враг — темная, агрессивная и воинственная часть нашей души. Попробуем же приручить ее.
Наблюдая психологию людей, побывавших в аду военной мясорубки, Лу неожиданно обнаружила, как сама история на ее глазах подтверждает идеи Ницше о том, что страдание обновляет и закаляет. Некоторые ее знакомые и вчерашние пациенты, ставшие солдатами, на полях сражений совершенно излечивались от психических заболеваний, которыми они страдали до войны: истерии, невроза, навязчивых состояний и даже шизофренических приступов.
Боязливый, мягкий Фрейд был в ужасе от “нечеловеческих” прозрений Лу, зато его ученик Карл Густав Юнг, один из величайших психологов XX века, впоследствии подтвердит “психически исцеляющее значение глобальных кризисов”.
Русская революция лишила Лу остатков ее состояния и возможности когда-либо увидеться с родными. Отныне она так и будет жить в их с Андреасом чудесном доме под Геттингеном, где у нее был дикий сад и кабинет в мансарде и где ветви цветущей груши каждую весну врывались прямо в ее окна. Семейная жизнь Андреасов, как всегда, была своеобразной: Фридрих Карл был занят своей наукой, с супругами по-прежнему жила внебрачная дочь Андреаса, Мария, — плод его короткой связи с горничной. В свое время Лу великодушно оставила девочку в их доме и заботилась о ней как о родной дочери. До самой смерти Лу Мария не оставляла свою обожаемую приемную мать. Кроме того, для Фридриха Карла давным-давно стало привычным, что с ними время от времени живет очередной “друг” жены — с каждым из них он оставался ровен и приветлив, и за утренним кофе учтиво обсуждал политические новости. И так до самой своей тихой смерти в октябре 1930 года.
Тем временем жизнь в Европе менялась на глазах. Инфляция 1923 года достигла апогея: если еще недавно один аналитический прием стоил 50 марок, то сейчас это уже 3 000 марок и мало кому это по карману. Лу Саломе все чаще работала бесплатно; изредка через общих знакомых до нее доходили слухи, что семьи ее братьев в Советской России живут в нищете, и она мучилась от невозможности им помочь.
Всю жизнь Лу высокомерничала с политикой, но с приходом Гитлера к власти в 1933 году не замечать творившегося вокруг стало уже невозможно. Манифестации, шествия и митинги молодых фашистов по всем немецким городам, бесконечно звучавшее в ушах “Хайль Гитлер!”, невыносимые выспренные речи о превосходстве арийской расы, набирающий силу антисемитизм…
Однажды к Лу в ужасе прибежала ее приятельница Гертруда Боймер с криками: “Эти черные (имелись в виду нацисты) рыщут по психиатрическим больницам и хотят переписать всех больных шизофренией; говорят, потом их всех уничтожат!” Саломе не поверила, и они кинулись к знакомому главврачу геттингенской клиники. Тот подтвердил информацию — врачи на свой страх и риск прятали от нацистов истории болезни. Излагая свои взгляды на воспитание будущих воинов Третьего рейха, Гитлер уже тогда был предельно откровенен. “Моя педагогика сурова — слабый должен погибнуть!” Вскоре это стало официальной политикой режима: все шизофреники должны быть физически уничтожены.