Как бы там ни было, но гашиш действительно сыграл далеко не последнюю роль, определившую будущее Гоа. Все началось в шестидесятые, с момента появления в этих краях хиппи. Им, как известно, были близки постулаты индуизма и буддизма: «сатьягракха» — ненасильственное сопротивление, вегетарианство, уважение ко всему живущему. Здесь их устраивало все: от климата до дешевых наркотиков. Кстати сказать, были и те, кто приехали сюда, чтобы пройти ломку — отказаться от сильнодействующих наркотиков. В те далекие годы западная молодежь буквально наводнила Индию и соседний Непал.
Лагеря хиппи в Анджуне породили настоящий бум. Богатые туристы со всего мира приезжали в Гоа специально, чтобы посмотреть на экстравагантную, пеструю молодежь. Само собой сложившаяся ситуация устраивала правительство: в нищей стране, переживающей катаклизмы, было положено начало прибыльной индустрии — туризму.
Однако времена меняются. Эпоха «шестидесятников» закончилась.
Сделав свое дело, они стали не нужны. Под разными предлогами их выживают, сажают в тюрьмы. А ведь для кого-то это была целая жизнь. Подумать только, самому старому хиппи Анджуны, по прозвищу Мустафа, в этом году исполнилось шестьдесят семь!
Стоит сказать, что среди этой по сути безобидной публики растворились и закоренелые преступники. Есть даже те, кем серьезно интересуется Интерпол... Учитывая ситуацию, вести себя приходилось крайне деликатно: без разрешения не фотографировать, чтобы не нарваться на неприятности.
Самая немногочисленная здешняя группа — беглецы от тягот современной сухой жизни: бывшие банковские служащие, брокеры, неудавшиеся литераторы, художники. Уставшие от стрессов и отказавшиеся от сомнительных благ цивилизации, они устремились к безмолвию, нирване... В этом пестром нереальном мире всем хватило места.
Палитра Гоа — яркая, сочная. Не экзотика трогает душу, но непостижимая красота. В вечернее время это чувствуется особенно. Влажный ветер с моря доносит сладковатый запах водорослей, к которому примешивается аромат цветов. Перистые, иссиня-красные облака подчеркивают фактуру неба. Они так низко, что, кажется, протяни руку и ощутишь их бестелесную форму. Огромный красный диск, осветив последними лучами стройные, словно колонны, стволы бамбука, останавливается, словно любуясь собственным отражением в океане, и как-то неожиданно исчезает, словно проваливается. Еще мгновение... В наступившей тишине рождаются звуки, сначала едва уловимые, но, нарастая с каждой секундой, они приобретают стройную форму — начинается океанский прилив. Казалось бы, что особенного — обычное природное явление. Но в нем чувствуется прикосновение к вечности.
Фоторепортаж Андрея Каменева
Via est vita: Страна фей, или Подземная Каппадокия
Казалось бы, в сегодняшней Турции не встретить соотечественника уже невозможно, а родная речь преследует повсюду — от стамбульского Аксарая, где тебя быстро делают «своим» и предлагают «кожа-кожа, дублонка», и так до турецкого Дагомыса — Кушадасы, где в гостиничном номере табличка на русском языке объясняет, что приносить с собой бутылку и распивать запрещается.
Но есть еще и Турции место, где с удивлением смотрят на русского человека. Название его — Каппадокия и лежит оно всего лишь в четырех часах езды от Анкары, немного больше времени понадобится, если добираться в Центральную Анатолию из Анталии.
Дорога в Каппадокию проходит по кромке берега «Соленого озера» — Туз Гёлю. Знаменитому тунисскому Шотт-аль Джариду оно уступает лишь своим размером, но не красотой: словно аляскинское «белое безмолвие» искрится на солнце соль в полуденный зной. В мареве плавают неясные очертания противоположного пустынного берега озера, где лишь весной появляются розовые фламинго.
Туз Гёлю — озеро с переменчивым характером — зимой оно достигает глубины двух метров, а летом покрывается твердой соляной коркой в тридцать сантиметров толщиной. Но озеро — это еще не Каппадокия, а лишь порог к ней, возможность приезжим подготовиться к чему-то необычному, а глазам — постепенно привыкнуть к горам из бело-розового туфа, больше похожим на башни и бастионы из снега, среди которых люди селились давно — еще в бронзовом веке.
Название «Каппадокия» восходит к языку древних хеттов и переводится как «страна чистокровных лошадей». Загадочные хетты властвовали здесь с XVIII по XII век до нашей эры и пали под натиском агрессивных «народов моря» и племен, которые прошли дальше — на Армянское нагорье.
Несколько веков Каппадокией владели персы. Отсюда в Персию поставляли золото, баранов, мулов и, конечно же, лошадей. 1500 прекрасных каппадокийских скакунов были гордостью непобедимой конницы Дария и его сына Ксеркса.
У персов Каппадокию отвоевал Александр Македонский. После распада его империи страна недолго наслаждалась своей независимостью и через 350 лет она становится римской провинцией. Римляне повели себя здесь весьма странно — они даже не пытались все переустроить на привычный себе лад, а ограничились лишь, во времена правления императора Траяна, строительством новых дорог. Издревле через Каппадокию проходили торговые пути из Европы в Малую Азию — еще в начале второго тысячелетия до нашей эры ассирийские купцы содержали здесь свои представительства — «карумы».
Христианство в эту страну гор и тенистых ущелий принес апостол Павел в первом веке нашего тысячелетия, а первым епископом стал Василий Великий — именно здесь после долгих странствований по Египту и Палестине он обрел покой и умиротворение. Первые христиане стали строить подземные города для защиты от набегов сарацинов — так в те далекие времена называли мусульман. Эти многоярусные лабиринты прекрасно сохранились до сих пор. Некоторое время Каппадокия принадлежала византийцам, затем ее всерьез и надолго захватили турки-сельджуки. Они много строили — в Турции сохранилось великое множество их крепостей, мечетей и медресе — духовных училищ. Воздвигали они и мощные, похожие на крепости «дворцы для путников» — караван-сараи.
Султан-Хан — так называется караван-сарай на самой границе Каппадокии. Он хорошо защищал от превратностей кочевой жизни. В этом придорожном «дворне» (именно так переводится «сарай») купцы могли не только переждать непогоду или убийственную жару, но и пополнить запасы и отдохнуть. К услугам странников были баня-хамам, конюшни, мечеть и врач.
Я пытаюсь представить себе, как все это выглядело много веков, когда здесь кипела караванная жизнь и смешивались все языки: в Султан-Хане останавливались не только купцы-мусульмане, но и торговцы из Италии, Франции, с Кипра, возможно, даже из России. Кто знает, не здесь ли ночевали «ходившие за три моря» тверские купцы? Что же касается различных взглядов на веру и пути достижения блаженства, то эти разговоры, по молчаливому уговору, оставляли за мощными воротами караван-сарая — во все времена торговлю и политику старались не смешивать.
— Бей-эфенди, чай? — из задумчивости меня выводит детский голос. Черноглазый мальчишка дружелюбно глазеет на меня и повторяет свой вопрос. Я рассеянно киваю головой, — Ага, чай, чай. — Мальчик куда-то исчезает.
Долгая дорога по жаре и обилие впечатлений делает свое дело — хочется заползти в прохладу бывшей конюшни и больше ни над чем не ломать голову, ничего не записывать, не запоминать, а тихо подремать под древними сводами — благо что за прошедшие века запах навоза окончательно выветрился.
— Чай, эфенди, — передо мной вновь возникает тот же мальчишка, но на этот раз с подносиком, на котором стоит грушевидный стаканчик.
Медленно — так, как это делают местные, потягиваю чай. Через несколько минут вдруг прихожу в себя, словно после долгого отдыха.