— Я понимаю… — тихо сказал я. Просто так сказал, потому что ведь нужно было сказать сейчас хоть что-то?
— Спасибо, — пробормотал шеф. — Помню, когда мы выносили Надежду из оврага, я тогда напоследок оглянулся на этот проклятый мост и отчетливо увидел место, откуда мы упали. Там все перила были выломаны. Видимо, им было уже много лет, и они просто прогнили. Сильно прогнили, да…
Вот уж точно, подумал я, вспоминая, как писал репортаж об этой истории, и приехавший со мной фотокор делал снимки места падения. Этой, да не этой: я все еще ломал голову, почему ее героями в моей реальности были совсем другие ребята.
Но если верить рассказу Сотникова, — а с чего ему было бы сейчас врать мне? — тогда одна из загадок моей нынешней реальности легко объясняется. Ведь всего пару дней назад я был в парке на этом мосту и видел, что его деревянные перила были уже новыми, высокими и гладкими, без единой трещинки. Если в моей первой реальности вся эта драматическая история с незадачливыми местными Ромео и Джульеттой случилась где-то в конце восьмидесятых, и мост починили вскоре после падения этих влюбленных, то в реальности нынешней трагический случай с Сотниковым и его Надеждой произошел ориентировочно в 1960-м плюс-минус пару лет. Я не знал год рождения своего шефа, но по моим прикидкам он, выглядящий сегодня, в восьмидесятом году максимум лет на сорок, появился на свет где-то между 1960-м и 1965-м годами.
И всё это — еще один крепкий кирпич в стену моего предположения, что в моей нынешней реальности юнца-абитуриента некоторые люди и события почему-то существенно отличались от аналогичных событий в моем первоначальном бытии, где я — шестидесятилетний пенсионер, принимающий по утрам горсть таблеток и живущий уже всё больше воспоминаниями.
Увлеченный своими рассуждениями и догадками, я крепко задумался и даже не уловил тот момент, когда Сотников снова заговорил. К счастью, продолжая свой рассказ, он задумчиво смотрел на край своей тарелки и не заметил моей рассеянности.
После обследования Нади выяснилось самое худшее. У нее был сильно поврежден позвоночник, и она почти не могла двигаться. Первые дни Сотников дневал и ночевал в больнице, спал на жестком топчане в фойе, бегал в аптеки за лекарствами и прочими покупками, договаривался насчет санитарного ухода за девушкой с одной из больничных медсестер и решал еще кучу проблем и вопросов, о которых нормальный, здоровый человек никогда и не задумывается, покуда на свою беду не угодит в больницу. А тем более — в палату для лежачих.
Спустя несколько дней к девушке частично вернулась чувствительность, и теперь она могла поначалу шевелить пальцами, а затем и двигать руками. Однако вся нижняя часть ее тела, включая ноги, по-прежнему оставалась неподвижной.
Но Володя не терял надежды. Он всячески поддерживал свою любимую, приносил ей книжки и смешные мягкие игрушки, а на ее прикроватной тумбочке всегда стояла маленькая ваза с букетиком цветов. Они снова дурачились, играя в путешествие, которое они однажды совершат в будущее, посланницей которого однажды назвала себя Надежда.
Девушка во всем слушалась Володю, радовалась как ребенок каждому его подарку или сюрпризу, но ее глаза были полны неизбывной печалью. Кажется, она знала о себе что-то такое, чего не знал ее любимый, а, может быть, не знали и врачи. Те на все распросы Сотникова отвечали юноше уклончиво и не обнадеживали его сколько-нибудь радужными прогнозами, предлагая уповать на время, крепость молодого организма, и лишь в последнюю очередь упоминали о пользе лечения. А глаза Нади день ото дня становились все грустнее, и говорила она с ним все реже, больше слушая молча Володины веселые россказни и его бодро-оптимистические прогнозы на скорое ее выздоровление.
А потом настал день, когда он увидел ее в последний раз.
Глава 19
Десять цифр Надежды
В то утро Володя не сумел забежать в больницу проведать Надю. Как на грех, на него свалилось раннее интервью, на которое нужно было добираться в противоположный конец города. В довершение ко всему человек, материал о котором срочно требовался редакции, с утра задерживался, и Сотников проторчал у дверей его кабинета до обеда, поминутно чертыхаясь про себя и лихорадочно поглядывая на часы.