— Я бы хотел купить вот эту.
Шандор Дечи сбросил свой армяк, взял в правую руку аркан, намотал один его конец себе на руку и помчался навстречу приближающемуся галопом табуну. Подскакав к выбранной лошади, он стремительно бросил длинную верёвку вперёд, и петля с математической точностью обвилась вокруг шеи лошади. Другие лошади с ржанием понеслись дальше, пойманная же осталась на месте. Она металась из стороны в сторону, брыкалась, становилась на дыбы, но тщетно. С помощью аркана человек железной рукой один держал её. Широкие рукава его рубашки были откинуты до самых плеч; в эти минуты он напоминал античное изваяние укротителя лошадей. Перебирая руками верёвку, он подтянул вплотную к себе попавшую в петлю лошадь, несмотря на всё её яростное сопротивление. Глаза кобылицы были вытаращены, ноздри раздулись, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Табунщик обнял её за шею, снял с неё петлю и что-то шепнул ей на ухо, от чего это дикое животное вдруг стало кротким, как овечка. Кобылица покорно дала надеть на себя узду и привязать себя к задку повозки барышника, не преминувшего угостить свою жертву хлебом с солью.
Эта демонстрация силы и ловкости повторялась трижды. Шандор ни разу не промахнулся. Лишь в четвёртый раз, когда петля, брошенная очень широко, сползла на грудь кобылы и не стянула ей шеи, лошадь начала брыкаться, взвилась на дыбы, помчалась и долго тянула за собой на аркане табунщика, пока тот, наконец, не осилил её. К господам он подвёл кобылу уже укрощённой.
— Ей-богу, это зрелище куда лучше, чем партия карамболя в гостинице «Золотой бык», — обратился Шаму Пеликан к почтенному Михаю Кадару.
— Да, Шандор мастер своего дела, — заметил горожанин.
Барышник вытащил портсигар и угостил табунщика.
Шандор Дечи взял сигару и закурил.
Четырёх необъезженных лошадей привязали к повозке барышника: двух к задку, одну к пристяжной и одну к кореннику.
— Клянусь честью, друг мой, ты дюжий парень, — сказал Пеликан, прикуривая от сигары Шандора.
— А если бы он не болел… — проворчал старый табунщик.
— Да я и не болел! — гордо откинув голову, воскликнул парень.
— А что же с тобой было? Какого же ты чёрта провалялся три дня в матайском лазарете?
— В лазарете?! Ведь там только лошадей лечат!
— А ты что там делал?
— Пьян был, вот и всё.
Старший табунщик, от удовольствия покручивая ус, с притворной досадой пробурчал:
— Такой уж народ эти бетяры!.. Ни за что на свете не признаются, если с ними беда приключилась.
Приезжие стали расплачиваться.
Они сторговались на восьмистах форинтах за четырёх молодых лошадей.
Господин Пеликан вытащил из внутреннего кармана сложенный вчетверо кусок рыбьей кожи (это был его кошелёк) и из целой кипы бумаг извлёк одну. В кошельке не было ни одной ассигнации, а только векселя и вексельные бланки.
— Я никогда не вожу с собой денег, а только векселя, — заметил барышник. — Пусть грабят сколько угодно: вор только сам на себя накличет беду. Вот я и буду расплачиваться векселями.
— А я с удовольствием их приму, — отвечал почтенный Михай Кадар. — Ваша подпись, господин Пеликан, всё равно что наличные деньги.
Пеликан имел при себе и письменные принадлежности: в кармане шаровар — чернильницу с завинчивающейся крышкой, а за голенищем сапога — перо.
— Сейчас мы и стол устроим, — сказал он. — Уважаемый табунщик, если это тебя не затруднит, приведи сюда свою лошадь.
Удобно пристроившись, барышник стал заполнять бланк векселя на седле Шандоровой лошади. Шандор внимательно следил за ним.
Не только табунщик, но и лошади наблюдали за процедурой заполнения бланка. Все эти дикие скакуны, которых только сейчас гоняли и ловили арканом, как любопытные дети, без всякого страха сгрудились вокруг людей (правда, господин Кадар угощал их дебреценскими баранками). Гнедой в яблоках молодой жеребец, положив голову на плечо барышника, внимательно смотрел на невиданное чудо.
Казалось, с молчаливого согласия всего табуна Шандор Дечи заметил:
— Почему вы, сударь, изволили написать на той бумажке восемьсот двенадцать форинтов и восемнадцать крайцаров, когда сторговали лошадей всего за восемьсот?
— А потому, уважаемый табунщик, что, покупая товар, я обязан платить наличными. Теперь же многоуважаемый господин Михай Кадар подпишет на обороте векселя своё имя и станет таким образом «передатчиком» этого векселя. Завтра утром он предъявит вексель в банке, где ему выплатят восемьсот форинтов, но вычтут проценты — двенадцать форинтов и восемнадцать крайцаров. Вот эту сумму я погашу через три месяца, а пока могу по своему усмотрению распоряжаться наличными деньгами.
— А если вы, господин Пеликан, не рассчитаетесь с банком?
— Тогда деньги взыщут с господина Михая Кадара. Я потому и пользуюсь кредитом, что имею такого поручителя.
— Ну, теперь понятно. Вот, значит, для чего существует вексель?
— Неужто вы никогда не видели векселя, любезный?
Шандор Дечи громко рассмеялся, сверкнув своими красивыми белыми зубами.
— Откуда же у табунщика мог бы взяться вексель?
— А вот ваш уважаемый друг Ференц Лаца, хоть он всего только пастух, отлично знает, что такое векселя. Если вы желаете, я могу показать вам такую бумажку за его подписью, она как раз при мне.
Барышник отыскал вексель Ферко в кипе своих бумаг, поднёс его сначала к глазам Шандора, а потом дал ему в руки.
Это был вексель на десять форинтов.
Табунщик, широко раскрыв глаза от удивления, спросил:
— А откуда вы, господин Пеликан, знаете пастуха? Насколько мне известно, он коровами не торгует.
— Это не я имел честь с ним познакомиться, а моя жена. Видите ли, у моей жены есть небольшая ювелирная мастерская; она там хозяйничает сама, я в её дела не вмешиваюсь. Несколько месяцев тому назад уважаемый господин Ферко Лаца принёс ей пару серебряных серёжек, с просьбой хорошенько их позолотить.
Шандор подскочил, словно его ужалила оса.
— Серебряные серёжки?!
— Так точно, красивые серебряные серёжки филигранной работы. За позолоту моя жена взяла с него десять форинтов. Конечно, он не для себя золотил серёжки. Денег у него не было, и он оставил жене вот этот вексель, пообещав в день Дмитрия выкупить его.
— Этот вексель?
Шандор Дечи широко раскрыл глаза, ноздри его расширились; он делал вид будто смеётся, но вексель, в который он вцепился изо всех сил, дрожал у него в руках.
— Если вам уж так нравится этот вексель, я могу отдать его вам в вознаграждение за ваши труды, — в порыве великодушия предложил господин Пеликан.
— Что вы, сударь! Десять форинтов многовато будет!
— Конечно, для вас десять форинтов это большие деньги. Да и я тоже не глуп, чтобы при каждой покупке лошадей бросать по десять форинтов. Но, по правде говоря, мне охота избавиться от этого векселя под каким-либо благовидным предлогом. Я как тот сапожник, что всеми силами старался отделаться от своего виноградника.
— Может быть, в этой бумажке что-нибудь не так?
— Нет, здесь всё в порядке, даже слишком в порядке. Сейчас я вам объясню. Вот тут написано: «Уважаемому господину Ференцу Лаца». Далее: «квартира» и «место платы». В этих двух строчках следовало поставить: «Дебрецен». Но моя глупая жена написала: «Хортобадь». На самом деле это так и есть. Господин Ферко Лаца проживает в Хортобади. Но надо было написать хоть «хортобадьская корчма», я бы знал, где его искать. А теперь, как прикажете найти на Хортобади улицу «Замская степь» и загон, не знаю — какого номера, да ещё с риском, что овчарки оборвут на мне штаны. Ох, и ругал же я жену за это дело. Теперь по крайней мере я могу сказать ей, что сплавил вексель с полной выгодой для себя и из-за него у нас больше не будет споров. Возьмите, любезный табунщик. Вы сумеете взыскать с господина пастуха эти десять форинтов, вы не побоитесь ни его самого, ни его собаки.