– Почти? – жёлтые глаза впились в Анну, отчего она повела плечами, будто пытаясь сбросить что-то тяжёлое и неприятное.
– Да. Я не могу определить несколько деталей: их нет ни в одном документе. И имена художников остаются неразгаданными. Мне предстоит ещё очень много работы…
– Вдруг там только одно имя? – улыбнулся уже более уверенно незнакомец. – Его искать легче будет, я думаю.
– Один художник не может работать над исторической фреской, – Анна в недоумении немного нахмурилась. – Фреска начала создаваться сразу после того, как был построен храм. А один художник из эпохи Диавендии не мог знать о событиях далёкого будущего.
Мужчина задумался, но через некоторое время встретился с Анной взглядами.
– Работа вместе с альгаллой не рассматривается?
Послушница застыла, переводя взгляд от чужака к фреске и обратно.
– То-очно, – на глубоком выдохе шёпотом проговорила женщина, и тут же лицо её озарилось улыбкой. – Это многое бы объяснило…
– Здесь много символов… – тоже шёпотом сказал прихожанин, но Анна его услышала. – Сколько Вы нашли, сестра..? – он выжидающе посмотрел на неё.
– Анна. Сестра Анна.
– Красиво звучит, – чужак смущённо потупил взгляд. – А я… я Валафар Рамиэль.
– Вы не отсюда?
– Я… доррисэлец. Своего рода, – уже тише добавил он. – У меня нехорошие корни, но я из… – Валафар замялся, неловко улыбаясь, – с-столицы?..
Такое объяснение смутило Анну, но она не стала подавать вида. Удивлённая и немного восторженная улыбка появилась на её губах, и послушница тихо спросила:
– Правда из столицы? – Валафар кивнул. – Я никогда не была в Пластринии… Скажите, там в Церкви стоят настоящие гамамелисы? Я видела её только на картинах и в исторических справочниках, но вживую… увы.
– Не смогу ответить, – Анна приподняла брови, ожидая объяснений. – Я редко бываю в Церкви. Особенно Пластринийской.
– Неверие и сомнение нынче очень распространены, но боги всегда принимают своих заблудших детей.
– Ih meré-no geit’e, – тихо, будто оправдываясь, проговорил Валафар.
Анна еле заметно нахмурилась, вновь услышав речь старого стиля. Нехорошее предчувствие всё больше укреплялось.
– Тогда я не понимаю. Раз верите, почему редко бываете на службах?
– Это… – жёлтые глаза несколько секунд наблюдали за Анной, скребясь о её сознание, – долгая история. Она Вам не понравится, сестра Анна. И я не стал бы в любом случае рассказывать: слишком много слушателей.
Только он замолчал, из исповедальни, прикрываясь платком, вышел прихожанин, а затем и послушница. Она кивком поприветствовала Анну и семенящими шагами поднялась на возвышение: скоро начнётся проповедь.
– Я могу чем-нибудь помочь? – обратилась Анна к Валафару. – Сомневаюсь, что Вы пришли посмотреть на фреску.
– Да, я хотел помолиться…
– Кому из богов?
– Элитель…
Неприятная мысль сильнее зашевелилась в сознании, и Анна постаралась заглушить её. Со строгой холодностью во взгляде, за которой умело скрылось окрепшее недоверие, послушница Мор изящным движением руки указала на столик у окна с двумя зажжёнными свечами. Некоторое время она внимательно наблюдала за Валафаром, на коленях стоявшим у стола. «Не просто же так он молится именно Элитель. Почему именно она? Он солгал кому-то? Предал? Ещё хуже, если убил». Взгляд медленно прошёлся по всей его фигуре. Анна зажмурилась и помотала головой, надеясь так избавиться от тяжёлых мыслей. «Нет, трудно верится в такое. Хотя это бы объяснило многое…»
Она выдохнула и отошла к другому молельному столу, придвинула к нему стул и, взяв лежавшие на нём бумагу и уголёк, села. На улице вороны закаркали так громко, что Анна немного испугалась, но вскоре всё стихло. Осталось только постукивание капель дождя.
Мой милый Архелл…
Подумав немного, женщина зачеркнула всё, прикусила нижнюю губу и начала заново.
Любовь моя.
Каждый раз, когда ты покидаешь меня, сердце болит за тебя. Я помню, что не раз ты говорил мне не беспокоиться, но долгая разлука не просто мучает, а убивает меня. Она и ты, хоть и не по собственной воле.
Не волнуйся, я понимаю, почему ты не присылаешь мне писем. Я даже не уверена, что ты читаешь мои… Если читаешь, напиши мне, когда тебя отпустят и ты вернёшься домой. Или отцу. Мачехе. Кому угодно, но напиши, не терзай мне сердце.
Навеки твоя. А.
Анна перечитала несколько раз письмо. Много моментов ей не нравилось, не всё было написано так, как она хотела. Ей казалось, что письмо мёртвое, в нём нет истинных чувств. Нет страха за жизнь Архелла, нет запретной любви, что молчаливо отравляла сердце, нет тоски, болезнью действовавшей на Анну. Женщина вдохнула поглубже и скомкала исписанную бумагу.