– Верю, верю, негодник, – улыбнулась мадам Боргезе, – и сколько же душ вы спасли?
– Около двухсот; они покамест находятся под охраной в одном из моих дворцов, а потом я их распределю по своим загородным поместьям. Самые красивые образчики я подарю вам, а вместо благодарности я прошу только одного: чтобы время от времени вы приводили ко мне вот такие очаровательные создания. – И монсиньор указал на меня.
– Я хорошо знаю ваши взгляды относительно нашего пола, и тем более мне удивительно, что вы до сих пор думаете о ней, – заметила Олимпия.
– Признаться, мои симпатии в данном случае нисколько не связаны с моим членом; вам хорошо известно, что как только женщина начинает отвечать любовью на плотские утехи, которыми мы с ней занимаемся, я перестаю платить ей иной монетой, кроме презрения и ненависти. Я очень часто испытывал оба эти чувства к предмету своих страстей, и от этого мои удовольствия возрастали многократно. Точно так же я отношусь к тому, что касается благодарности, и не люблю, когда женщина воображает, будто я чем-то ей обязан, коль скоро запятнал себя связью с ней; от женщины я не требую ничего, кроме покорности и бесстрастия, отличающих тот известный вам предмет, на который я сажусь каждый день, чтобы справить естественные надобности. Я никогда не считал, что слияние двух тел может или должно вести к слиянию двух сердец; на мой взгляд, физическая связь скорее чревата возникновением таких чувств, как отвращение, презрение, ненависть, но только не чувства любви; я не знаю другого такого чувства, которое способно настолько подавить удовольствие и которое было бы так чуждо моему сердцу, как любовь. Однако, мадам, – продолжал Киджи, взяв меня за руку, – смею уверить вас, что образ ваших мыслей, чему я был свидетелем, ставит вас в совершенно другое положение, и вы всегда будете пользоваться уважением любого свободомыслящего философа.
От лести, которой я, впрочем, не придавала никакого значения, он перешел к вещам более серьезным и захотел еще раз увидеть мой зад, заявив, что никогда не насытится таким зрелищем. Поэтому все четверо зашли в тайное святилище наслаждений княгини, где продолжили мерзкие оргии, и к своей чести я должна признать, что не могу описать их без некоторого стыда. Эта дьяволица Боргезе обладала поистине неистощимой и дьявольской фантазией, и по ее приказанию дуэнья предоставила в наше распоряжение совсем уж необычные предметы похоти: евнуха, гермафродита, карлика, восьмидесятилетнюю старуху, индюшку, маленькую обезьянку, громадного мастиффа, козу и четырехлетнего мальчика, внука старухи.
– Боже мой, – не удержалась я, созерцая весь этот гарем, – какой ужас!
– Никакого ужаса, это самая обычная вещь на свете, – с важностью заметил Браччиани, – когда вам надоедает одно удовольствие, вас тянет к другому, и предела этому нет. Вам делается скучно от банальных вещей, вам хочется чего-нибудь необычного, и в конечном счете последним прибежищем сладострастия становится преступление. Я не знаю, Жюльетта, какой смысл вы усматриваете в этих странных предметах, но можете быть уверены, что и княгиня, и мой друг монсиньор Киджи, и я сам, мы получаем от них величайшее удовольствие.
– Мне просто надо привыкнуть к ним, – поправилась я, – так что вы никогда не увидите мое смущение там, где речь идет о распутстве или извращениях.
Я еще не закончила фразу, а мастифф, без сомнения приученный к таким делам, уже тыкался носом мне под юбки.
– Ха, ха! Люцифер идет по следу, – развеселилась Олимпия. – Раздевайся, Жюльетта, покажи свои прелести этому прекрасному зверюге, который знает толк в плотских утехах.
Нет нужды говорить, что я согласилась без колебаний: разве могло что-нибудь ужаснуть меня, меня, которая каждый день посвящала поиску все новых отвратительных ужасов? Я опустилась на четвереньки посреди комнаты, пес обошел вокруг меня, обнюхал и облизал мое тело и закончил тем, что овладел мною и сбросил семя в мое чрево. И вот здесь произошло нечто необычное: член животного разбух до таких размеров, что его попытки вырваться причиняли мне немалую боль. Очевидно, он скоро сообразил, что самое разумное в этом случае – возобновить акт, и мы предоставили ему такую возможность; наконец, после второго извержения, он сумел вытащить свой все еще огромный, кусок плоти, дважды оросив мое влагалище горячей спермой.
– Ах ты умница, – растроганно проговорил Киджи. – Сейчас вы увидите, что мой Люцифер сделает со мной то же самое, что он сделал с Жюльеттой. У него очень развратные вкусы, и он готов отдать должное красоте, где бы ее ни встретил. Хотите пари, что он прочистит мою задницу с тем же удовольствием, с каким почтил вагину Жюльетты. Но я предлагаю усовершенствовать этот трюк: подайте мне карлика, я буду содомировать его, пока Люцифер делает свое дело.
Я ни разу в жизни не видела ничего подобного. Киджи, бережно относившийся к своему семени, оргазма не испытал, но тем не менее получил огромное наслаждение от происходящего.
– А теперь посмотрите сюда, – обратился к нам Браччиани, – я покажу вам другой спектакль.
Он заставил евнуха содомировать себя, а сам овладел индюшкой, чью шелковистую шею Олимпия стиснула своими бедрами, и в тот момент, когда доктор содрогнулся от эякуляции, она оторвала птице голову.
– Это неземное наслаждение, – объяснил нам Браччиани, – невозможно описать, как сокращается анус птицы, когда ей отрывают голову в самый критический момент.
– Я никогда не пробовал этот способ, – признался Киджи, – хотя очень часто слышал о нем, и вот теперь настало время испытать его самому. Я попрошу вас, Жюльетта, держать голову этого ребенка между ног, пока я буду заниматься с ним содомией, богохульные проклятия возвестят вас о моем экстазе, и по этому сигналу вы перережете маленькому бездельнику горло.
– Все очень хорошо задумано, – вставила Олимпия, – но Жюльетта должна в это время также получать удовольствие, чтобы ускорить ваше извержение. Поэтому я поставлю гермафродита таким образом, чтобы она могла целовать по очереди оба его половых органа – вначале мужской атрибут, потом женские прелести.
– Погодите, – вмешался Браччиани, – нельзя ли сделать так, чтобы я в это время прочищал задницу вашему гермафродиту, а моим задом занялся евнух? Кроме того, старая карга может испражняться на мое лицо.
– Фу, какая гадость! – не выдержала Олимпия.
– Мадам, – строго сказал граф, – это объясняется очень просто: нет ни одного пристрастия, ни одной наклонности, которые не имели бы своих причин.
– Раз уж мы собираемся совокупляться все вместе, – сказал Киджи, – пусть меня содомирует обезьяна, а карлик оседлает ребенка и подставит мне свою задницу, чтобы я мог целовать ее.
– Но вы забыли Люцифера, козу и меня, – подала голос Олимпия.
– Для всех найдется место, – успокоил ее Киджи. – Скажем, вы с козой расположитесь возле меня, и я буду нырять то в один анус, то в другой, а Люцифер будет сменять меня и заниматься свободным отверстием. Но я твердо намерен кончить в потроха самого юного участника, и не забывайте, Жюльетта, что вы должны сыграть роль мясника, когда почувствуете мои спазмы.
Действующих лиц расставили и разложили по своим местам, и кажется, никогда не происходило столь чудовищного по своей похоти спектакля; все мы испытали оргазм, и ребенок лишился своей головы в самый нужный момент, а когда группа распалась, каждый из нас долго еще переживал сладострастные мгновения, которыми мы были вознаграждены за свою находчивость[30].
Остаток дня прошел примерно в таких же утехах похоти. Я совокуплялась с карликом, потом снова – с мастиффом, на сей раз в задний проход; кроме того, меня ублажали оба итальянца, евнух, двуполое существо и даже искусственный фаллос Олимпии. Все присутствующие ласкали, лизали, щекотали каждую часть моего тела, и только после десяти часов острого наслаждения я оставила эту необычную во всех отношениях оргию. Празднество завершилось роскошным ужином, за которым была принесена жертва в греческом духе: мы разожгли большой костер, забили всех животных, которые доставили нам столько удовольствия и бросили их тела в огонь; наконец, в том же жертвенном пламени заживо сожгли старуху, связав ее по рукам и ногам; в живых остались только евнух и гермафродит, которыми мы продолжали наслаждаться после ужина.
30
Чем необычнее плотские утехи, тем больше удовольствия они доставляют – в этом, пожалуй, никто не сомневается. Однако ни одна страсть не требует таких усилий, как эта, и получаемое наслаждение зависит от того, сколько мы затрачиваем на него сил – и душевных и физических. (Прим. автора)