Утром, гуманно впрочем, часов в одиннадцать в двери стукнул сосед: «Ну чего, дровы будем делать?»
Будем-будем, а куда нахуй денешься — с дровами полный пиздец.
Заехали в лес, свалили сухостоину. Ну как свалили: бензопилу дружбу сразу зажало, остальное топором. Потом таскать чурки к коню. На третьей примерно чурке я уже засомневался в благотворной роли товарища Сталина в подъёме народного хозяйства: а если вот так, да четырнадцать часов, да не жрамши и каждый день двадцать пять лет подряд? Ну его нахуй, лучше уж тогда капитализьм с ихним макдональцом.
А так вообще, если абстрактно, то красиво конечно. Проперделись.
Картинок обещал тут больше не вешать.[1]
Четыре дня назад по поводу собаки-степан было принято мною непростое и жестокое решение: не повесить его, конечно, в лесу, но отвезти в город Пустошка и там отпустить нахуй на все четыре стороны. Пусть пореет там на свободе и испытает пред смертью короткое собачье счастье, но уже без моего участия. Ибо собако это охуело: одним движением челюсти оно перекусывало любую цепь, ебало свою родную матушку и на хозяина своего, то есть меня, ссало с безопасного расстояния. Будучи поймано и привязано, жидко задристывало всю доступную площадь, хамило и раздирало вдребезги оказавшийся случайно в пределах доступности матрац.
Гуманизм мой огромен, но не безбрежен. Нахуй-нахуй. Я, может быть и сам не всегда исправно исполняю свои функции, но в штаны себе не сру — есть всё же некоторые пределы пиздоблядства.
Экзюперианцам с криками про то, что мы в ответе, предлагается пойти подрочить.
Но вот беда: в ту самую секунду, как было принято это страшно неприятное решение, в мире не стало более образцовой собаки, чем эта сволочь Степан. Он стал тщательно облаивать всех случайных прохожих, научился закапывать говно и смотреть на меня такими глазами, как будто бы он мой внебрачный сын. И я сам даже не понял, как это получилось, но вот я уже договорился с соседом и вручил ему деньги, чтобы он эту сволочь и гниду кормил, пока меня две или три недели здесь не будет.
Ну и уродище тут же конечно расслабилось и насрало себе в миску.
Почему любители животных так ненавидят людей — это вопрос риторический.
Потому что они любят животных.
В каюту Капитана входит Второй Помощник:
— Капитан! У нас на борту Чудовище!
— А? Не слышу!
— Чудовище, говорю!!!
— Почему?
— Следы видел на камбузе!!!
— Какие следы?
— Разные!!! Круглые, квадратные, треугольные… Веретенообразные, трапециедальные…
— Какие?
— Трапециедальные!!!
— Ну и хули?
— Да нехорошо как-то!!! Крупу жуёт!!! В компот насрал!!!
— Кто?
— Чудовище!!!
— Чудовище — ОНО.
— Нет, это ОН!!! Я в кладовке яйцо нашёл!!!
— Какое ещё яйцо?
— Кожаное!!! С волосами!!!
— Потеряло что ли?
— Не знаю!!! Может отложило!!!
— Тогда значит баба.
— С яйцами?!!
Оба задумываются.
Капитан бьёт себя по лбу кулаком, из его уха вылетает гайка:
— Так это ж Первый Помощник! Я её в прошлом году слышал — она как раз на камбузе выла.
— Она баба что ли?!!!
— Не ори, — морщится Капитан, — я не глухой. Конечно баба, а кто ещё?.
— А чего выла-то?
— Течка у неё. У неё как течка, так страшное дело — гляди вон как изоляцию погрызла!
— Так её и ебать, наверное можно?
— Не, нельзя — всё равно не поймаешь. Знаешь как скачет! На неё кочегар и с кочергой охотился, и капканы ставил — всё бесполезно. Если уж он не поймал, то куда уж нам с тобой.
Второй Помощник задумывается:
— Капитан, а зачем у нас на корабле кочегар?
— Совсем ты дурак стал. Кочегар — он печку топит.
— Зачем нам на корабле печка?
— А электричество откуда?
— Ну, не знаю… Батарейки может какие.
— Батаре-ейки, — передразнивает Капитан. — Электричество — оно из печки. А кочегар её топит. Когда самогон гонит, тогда и топит. Ну и электричество тоже немного тогда вырабатывается. Вон — лампочка горит, не темно же. Только холодно всё время. Ему хорошо — у него телогрейка, валенки. А я сижу тут в кителе и кальсонах.
1
Картинку, и в самом деле, я взял по ссылке, из «картиночного» журнала