С другой стороны, нельзя привести тот довод, что критики психоанализа непременно должны были бы отрицать всякую зависимость между сном и реальностью. Как мы покажем в главе об интерпретации снов, эта символика известна уже тысячелетия, и в действительности ее снова и снова применяют при истолковании увиденного во сне. И если не все вводит в заблуждение, то народное понимание символов сна могло бы, в конце концов, быть гораздо правильнее, чем фрейдистские намеки на неосознанные детские желания. Как уже говорилось, мы еще займемся этим вопросом более подробно. Приведенный здесь пример должен был лишь показать часто применяемый Фрейдом и его приверженцами прием, когда читателю внушается, что определенный случай, мол, поддерживает психоанализ, даже если он на самом деле опровергает его. Трюк, который используется при этом, можно свести к краткой формуле: интерпретация сна кажется убедительной, так как она дает в итоге общепонятный смысл. И это, в свою очередь, удерживает читателя от того, чтобы он размышлял глубже об истинной важности сна для теории Фрейда, которая гораздо сложнее и многослойнее, чем позволяет предположить соответствующее здравому смыслу истолкование сна.
Теперь мы подходим к последнему совету для читателей, которые хотели бы сформировать объективное мнение о психоаналитической теории – и о личности ее автора. Он звучит так: Когда занимаетесь чьей-то биографией, обращайте внимание на понятное, на то, что лежит на поверхности! Насколько важен также этот совет, мы осветим при помощи биографии самого Фрейда, причем в то же время мы сможем предложить и объяснение того большого парадокса, который она представляет.
Этот парадокс – та внезапная перемена, которая в начале девяностых годов произошла в личности Фрейда, и которая случилась так же внезапно, как и неожиданно. В конце восьмидесятых годов доктор Фрейд был еще приват-доцентом в Венском университете, при этом также внештатным экспертом детской поликлиники и временным руководителем ее неврологического отделения. Он опубликовал несколько исследовательских работ на тему нейро(физио)логии, и он был отличным нейроанатомом, техническое мастерство которого было широко признанным. Он специализировался в своей прибыльной частной практике на заболеваниях нервной системы, был счастлив в браке и должен был заботиться о быстро растущей семье. Он был лояльным членом буржуазии, при этом консервативным и традиционным. Все это внезапно изменилось в начале девяностых годов.
Эта перемена была особенно очевидной в его общей жизненной позиции. Если раньше он был исключительно высоконравственным, в особенности, в половых вещах, прямо-таки пуританином, то теперь он внезапно выбросил всю традиционную сексуальную мораль за борт. Его стиль письма изменился, что отчетливо можно увидеть в его опубликованных статьях. До того времени его научные статьи были ясными и четкими и также соответствовали существующим на то время знаниям. Теперь же его стиль стал исключительно спекулятивным и теоретическим, кроме того неестественным и прямо-таки искусственным.
Эрнест Джонс, официальный биограф Фрейда, сообщает нам об этой замечательной перемене личности.
«... в девяностые годы»; тогда Фрейд страдал от «очевидного психоневроза»... «Его настроение колебалось между периодами возвышенного чувства, возбуждения и уверенности в себе и такой тяжелой подавленностью, полной сомнений и затруднений... Во время последних он не мог ни писать, ни концентрировать свои мысли... Иногда его сознание было сильно помрачено...» Эта психическая симптоматика шла рука об руку с «нерегулярностью деятельности сердца (аритмия)»; к этому добавлялся (названный так Флиссом) невроз носового рефлекса. В указанное время у него развилась «сильная антипатия» по отношению к его старому другу и коллеге Брейеру, антипатия, которая доходила до ненависти, в то время как он в то же время впал в безграничное восхищение и преданность, даже «любовь» к упомянутому Вильгельму Флиссу.27