Когда я занялся трудами Фрейда, я встал на чисто (естественно-) научную точку зрения. Многие современники считают такой подход слишком строгим, ибо они настаивают на том, что вклад Фрейда состоит не столько в научном изучении человеческого поведения, сколько в развитии герменевтики, т.е. интерпретации и толкования таких духовных феноменов, как искусство и литература. Другие ссылаются на значение творчества Фрейда для решения общественных вопросов, или же они вообще рассматривают его как пророка и новатора – как человека, который изменил наши обычаи и нравы, в частности, нашу сексуальную мораль, и – как когда-то Моисей – привел людей в некий новый мир.
Ну, тут можно было бы сказать, что в какой-то мере Фрейд подходит ко всем этим ролям, но, все же, я не настолько компетентен, чтобы детально судить об этом. Чтобы оценить значение пророков, новаторов или поэтов, нужны, само собой разумеется, глубокие знания истории, социологии или литературы и литературной критики. Я не могу утверждать, что обладаю такими знаниями, и, следовательно, я также не даю никаких комментариев относительно данных сторон творчества Фрейда.
Тем не менее, я могу кое-что сказать об утверждении, что Фрейда, мол, нужно рассматривать вовсе не как обычного ученого, а как создателя и главного представителя целого научного направления, а именно герменевтического. Ибо этот аргумент без промедления был бы отвергнут самим Фрейдом, что доказывает следующая цитата:
«С точки зрения науки здесь необходимо начать критику и приступить к отпору. Недопустимо говорить, что наука является одной областью деятельности человеческого духа, а религия и философия – другими, по крайней мере, равноценными ей областями, и что наука не может ничего сказать в этих двух областях от себя; они все имеют равные притязания на истину, и каждый человек свободен выбрать, откуда ему черпать свои убеждения и во что верить. Такое воззрение считается особенно благородным, терпимым, всеобъемлющим и свободным от мелочных предрассудков. К сожалению, оно неустойчиво, оно имеет частично все недостатки абсолютно ненаучного мировоззрения и практически равнозначно ему. Получается так, что истина не может быть терпимой, она не допускает никаких компромиссов и ограничений, что исследование рассматривает все области человеческой деятельности как свою вотчину и должно быть неумолимо критичным, если другая сила хочет завладеть ее частью для себя».2
С таким подходом я могу только согласиться. Он указывает – и можно найти еще много других подобных мест из его работ – на то, что Фрейд хотел быть ученым в традиционном смысле. И те из его преемников, которые теперь задним числом принижают значение науки и требуют для своего мэтра какого-то места где-то там высоко наверху между философией и религией, оказывают этим лично ему плохую услугу. В действительности Фрейд жаловался – как когда-то Карл Маркс – на недостаточное понимание со стороны своих сторонников, и, как Маркс настаивал на том, что он не «марксист», Фрейд также разъяснял, что он – «не фрейдист». Без сомнения, Фрейд увидел бы измену в сегодняшних попытках лишить его звания ученого и направить его на герменевтический путь. В согласии с этим я предпочел обсуждать Фрейда по критериям его собственного самопонимания и обращаться с его творчеством как с вкладом в настоящую науку.
В этой связи я хотел бы с самого начала прояснить еще одно обстоятельство. Когда я говорю о попытке рассматривать Фрейда как ученого и обращаться с психоанализом как с вкладом в сферу научных исследований, то я ни в коем случае не хочу вместе с тем унизить искусство, религию или другие формы человеческого опыта. Искусство всегда имело для меня самое большое значение, и я не могу представить себе жизнь без поэзии, музыки, спектаклей или живописи. Я также осознаю, что для многих людей религия имеет чрезвычайно большое значение, и в их жизни она играет более важную роль, чем искусство или наука. Однако из этого вовсе не следует, что у науки со своей стороны есть теперь та же самая значимость, что у искусства или религии. Скорее у всех трех этих областей есть своя общественная функция, и вы ничего не выиграете, если будете поступать так, как будто бы нет разницы в том, чтобы выбрать одну из них за счет других. Истина, которую испытывает в своих переживаниях поэт, – это не та истина, которую познает ученый, и поэтическое отождествление истины с красотой, в принципе, абсолютно бессмысленно. Хотя и может существовать некая связь между той поэтической правдой и правдой герменевтики, все же, для ученого, который основывается на голых фактах, правда состоит в закономерных обобщениях универсальной действительности, которые поддаются доказательству и экспериментальной проверке. Все это очень далеко от правды поэзии, музыки, живописи или спектакля. Однако Фрейд интересовался как раз этой научной правдой, из-за чего его и следует судить только по тем критериям, которые применимы для научной правды.