Позвольте мне пояснить различие между поэтической и научной правдой еще раз на примере. Когда Джон Китс размышляет о соловье, лорд Теннисон об орле или Эдгар Аллан По о вороне, то они, конечно, не пытаются этим внести какой-то вклад в зоологию. В каждом из случаев поэт отражает во всем только для самого себя мир своих чувств, это значит, что он интересуется исключительно личной, эмоциональной реакцией, изсходя из определенного внутреннего опыта. Под таким углом зрения самонаблюдения этот опыт, без сомнения, сообщается ими правдиво. Все же, речь при этом идет об индивидуальной, а отнюдь не универсальной правде, как раз о поэзии, а не о науке.
Это различение очень важно, так как многие верят, что поэты знают больше о человеческой природе, чем психологи, и что Шекспир, Гёте или Пруст якобы были лучшими психологами, чем, например, Вундт, Уотсон или Скиннер. Здесь как всюду мы сталкиваемся с непреодолимой пропастью между индивидуальной и универсальной правдой. Если, например, Элизабет Баррет Браунинг хочет убедить нас: «Безнадежная скорбь лишена страсти», то мы должны спросить себя: Действительно ли это совпадает с психиатрическим опытом с депрессивными пациентами? Если Шекспир говорит в игре слов: «Drink provokes and unprovokes leachery...» что значит: пьянство создает и забирает наслаждение, так как оно хоть и возбуждает желание, однако, в то же время мешает добиться результата – действительно ли это так?
(Вот сцена из классического перевода «Макбета» Бориса Пастернака, где приводится данная фраза:
«Привратник: Гуляли, сударь, чтобы не соврать, до вторых петухов, а пьянство, известное дело, всегда до трех вещей доводит.
Макдуф: До каких же это трех вещей?
Привратник: Покраснеет нос, завалятся люди спать и без конца на двор бегают. Ведет вино также к бабничанью, волокитству. Наводит на грех и от греха уводит. Хочется согрешить, ан дело и не выходит. В отношении распутства – вино вещь предательская, лукавая. Само ставит на дыбы, само заставляет падать силами. Само обольщает, само уличает в обмане». – прим. перев.)
Психолог принялся бы здесь задавать педантично точные вопросы, например: Связано ли это с количеством употребленного алкоголя или с видом алкоголя, или с концентрацией алкоголя или с составом алкогольного напитка и т. д. Или он провел бы эксперименты, которые могут показать, что (неалкогольный) плацебо-напиток, который объект исследования принимает при условиях, которые заставляют его думать, что он пьет алкоголь, приводит к тому же эффекту, что и настоящий алкогольный напиток. Или он подтвердил бы, что воздействие алкоголя в значительной степени зависит от социальных обстоятельств, при которых тот потребляется, к примеру, на дружеской вечеринке или же в частной уединенности. Он также мог бы показать, вероятно, что экстраверты и интроверты обычно реагируют на алкоголь очень по-разному. Конечно, в шутке Шекспира есть что-то правильное, но этого «чего-то» для нас недостаточно.
И еще последний пример. В каком смысле мы можем говорить, что Отелло – это универсальный тип ревнивца, Фальстаф – тип бездельника или Ромео – тип любящего? Они все – неповторимые фигуры, которые несут в себе свою индивидуальную правду; но, конечно, эту правду нельзя обобщать. Прежде всего, это нельзя делать, если подумать о возможных последствиях такого обобщения. Прочтите эту книгу и однажды серьезно спросите самого себя, у кого бы вы попросили совета, если бы вам пришлось иметь дело с ребенком, который постоянно бьется головой, или со страдающим ночным недержанием мочи или с человеком, который постоянно моет руки – у Шекспира, Гёте, Пруста или же у несентиментального бихевиориста, который все-таки может почти с уверенностью гарантировать вам, что вылечит это расстройство за несколько недель. Задать вопрос – это уже значит ответить на него. Решать такие практические проблемы – это не задача поэта, так же как поэтическое возвращение в мыслях к ушедшему чувству или создание отдельного, необычного, неповторимого характера не может быть задачей психолога. Приверженцы герменевтики напрасно пытаются преодолеть эту пропасть – пропасть остается.