Для ученого особое значение имеют два средства для поиска правды. Первое – это квалифицированная и конструктивная критика. Для действующего ученого нет ничего более полезного, чем слышать, как его теории и представления обсуждаются и критикуются его собратьями по цеху. Так как если критика обоснована плохо, то он может быть уверен, что его идеи выдержат такое испытание. Если же, напротив, такая критика хорошо обоснована, то он будет знать, что он должен изменить свои теории или вообще отказаться от них. В этом смысле критика – это кровь сердца науки.
С другой стороны, психоаналитики, и, в особенности, сам Фрейд, всегда отвергали любой вид критики и с самого начала научились обескураживать потенциальных критиков. Обычно их стратегия сводилась к тому, чтобы приписывать своим критикам «психодинамическое сопротивление», происхождение которого должно было крыться в неразрешенном эдиповом комплексе или в чем-то похожем – поистине, странный метод избавляться от своих противников! Все равно, по каким причинам и из каких соображений выступает тот или иной критик, но аргументы, которые он приводит, можно обсуждать и отвечать на них, исключительно опираясь на существенные факты и принимая во внимание их логическую связность. Слишком хорошо известны попытки «демонстрировать ad hominem», т.е. атаковать человека, который говорит, а не то, что он, собственно, говорит. Такая тактика, как известно, обычно является последним убежищем тех, кто не в состоянии ответить на критику объективными аргументами. Само собой разумеется, что этому виду контркритики не место в серьезной научной дискуссии.
Напротив, такие же приемы также использовались, чтобы критиковать Фрейда. Например, некоторые из его противников утверждали, что психоанализ – это специфически еврейское учение и основывается якобы на еврейском воспитании и школьном образовании Фрейда. Я не могу судить о том, справедлив ли этот аргумент или нет; все же, это абсолютно несущественно в любом случае. Теории Фрейда должны подвергаться проверке на испытательном стенде наблюдений и экспериментов, где их правильность или ложность может быть определена объективно. Еврейская среда, в которой Фрейд вырос и жил, не может повлиять на эту проверку ни в положительном, ни в отрицательном смысле. При историческом и биографическом рассмотрении биография Фрейда вполне может представлять интерес – но под аспектом правильности его учения, несомненно, нет. Только в одном моменте дело обстоит несколько иначе. Он касается собственного невротического заболевания Фрейда и связи этого расстройства с его отношением к отцу и матери. Если правда, что Фрейд создал свою теорию эдипова конфликта на основании своих собственных детских впечатлений, тогда это было бы таким положением вещей, которое в высшей степени существенно для оценки его теории. Для обоснования этой гипотезы я в дальнейшем попытаюсь подтвердить, что творчество Фрейда действительно уникальным образом связано с его личностью, и эта констатация буквально требует обсуждения, даже если, в конечном счете, вопрос о правильности его учения не зависит от его происхождения.
Тот же аргумент справедлив также относительно нескольких более новых публикаций, которые утверждают, что Фрейд якобы осознанно изменил свои теории, и вовсе не потому, что они были ошибочны, а потому, что они могли вызвать вражду к нему. Это главная тема книги Дж. М. Мэссона с заголовком Freud: The assault on Truth (по-немецки приблизительно: «Изнасилование Фрейдом правды»). Мэссон, который имел доступ к архивам Фрейда и проанализировал, в частности, его переписку с Вильгельмом Флиссом, приходит к выводу, что Фрейд осознанно скрывал свои знания о конкретных случаях растления детей, умышленно фальсифицируя собственный клинический материал, как и высказывания своих пациентов, и без учета данных фактов развивал свои представления о травматических «сексуальных фантазиях» и «эдиповых импульсах». Согласно Мэссону, Фрейд обосновывал этим ту «тенденцию бегства от реальности, которая стала корнем нынешней очевидной во всем мире стерильности психоанализа и психиатрии». Мэссон мог бы быть прав, но, конечно, эти свидетельства недостаточно обоснованы, чтобы доказать это утверждение. Как бы то ни было – мотивы Фрейда в действительности не особо важны для вопроса о правильности или ошибочности его теорий. В первоначальной «теории соблазнения» содержится не больше правды, чем в более поздней ««фантазийной теории». Обе теории следует объяснять на основании надежных фактов, эмпирических исследований и результатов экспериментов, но, не принимая во внимание гипотетические мотивы, которые могли повлиять на создание Фрейдом его теорий.