— Шарлотта, это — яд, — промолвил Эрик со всей доступной ему мягкостью. — Возможно, я не так сведущ в медицине, как европейские лекари, но кое-что я знаю, уверяю тебя. Наш … врач, — скрипнув зубами, он глянул в сторону переминавшегося с ноги на ногу Арно, — был, скажем так, невнимателен и, обрабатывая рану, не разглядел инфекцию. Ты сама видишь, во что превратилась рука мальчика! Арно прав сейчас в одном — ребёнок в смертельной опасности. Это лекарство придумал и составил я сам — я использовал знания, которые получил на Востоке. О том, что я там делал, ты можешь спросить перса. Думаю, он расскажет тебе много интересного. Это лекарство я испробовал только один раз — эффект от него оказался не таким, как я ожидал. Но всё же это лучше, чем не использовать вообще ничего. По замыслу это лекарство должно убить вообще все микробы и бактерии, которые бродят в теле твоего сына, и заставить кровь изменить свой состав. При удаче, очнувшись, его организм будет похож на организм младенца при рождении, в противном случае — он умрёт. Ты можешь выбрать это лекарство, в котором, к сожалению, я не совсем уверен, либо прислушаться к Арно, который предлагает отрезать мальчику руку иначе, опять-таки, ребёнок умрёт. Тебе нужно сделать выбор, но не советую затягивать — счёт может идти на минуты…
И опять — скорпион или кузнечик. Как же ему было жаль эту маленькую хрупкую женщину! Он хотел бы, чтобы ей не нужно было выбирать. Впервые он жалел настолько сильно кого-то другого, от кого не зависела его собственная жизнь. Но помочь ничем не мог. Мать имеет право голоса…
Комментарий к - 5 -
Материал взят из Википедии:
* личный архитектор короля Людовика 15;
** в 1795 году при въезде на Елисейские поля по предложению художника Давида были установлены две скульптурные группы «Укротители коней», известные под названием «Кони Марли» (скульптор Кусту);
*** обелиск, украшающий площадь, - подарок египетского правителя, установленный 16.08.1835 в присутствии королевской семьи и двух сотен тысяч парижан. Второй точно такой же обелиск поныне стоит в Египте у входа в храм Амона в Фивах;
**** ещё одно украшение площади Согласия: фонтан Морей и фонтан Четырёх рек
========== - 6 - ==========
За восемь месяцев до описанных ранее событий восьмого марта одна тысяча восемьсот восьмидесятого года была скверная погода. Мутный, тоскливый, пасмурный день перешёл в промозглый и безрадостный вечер, а тот, в свою очередь, в мокрую, холодную и беспросветную ночь. Порывы ветра сбивали с ног. Небо совсем почернело. Тучи сгрудились где-то у парка Бют-Шомон, зацепившись рыхлыми боками за небольшую каменную ротонду — Бельведер Сивиллы, возведённый на самой вершине пятидесятиметровой скалы, находящейся на середине озера, —и волнами расползлись оттуда на юг, восток и запад, накрывая весь Париж холодным волглым одеялом. Поздним вечером тучи разродились, наконец, проливным дождём. Ледяные ладони хлестали по лицу с яростью злобной мачехи, порывы пронизывающего ветра свободно пробирались даже под добротную одежду прохожих, редких в это время и в такую погоду, что уж говорить про тех, у кого плечи прикрывала рванина.
Часов в восемь вечера сквозь пелену дождя пробивался человек. Пробираясь по Крымской улице, он миновал парк, расположившийся на Лысой горе* и свернул на одну из боковых улочек, каким-то чудом избежавшей великого переустройства бароном Оссманом. Узкая и грязная, она не впускала в своё чрево свет даже яркого солнца, не говоря уж о ночи. Непроглядная темень окутала промокшего и замёрзшего прохожего, когда он осторожно пробирался вдоль каменной ограды, окружавшей какой-то дом. Пройдя с десяток метров, он сумел разглядеть в слабом свете фонаря вывеску постоялого двора. Ржавая и выцветшая, она сообщала, что путник оказался у трактира «Кровавое сердце». Стены кабака, как и старая облупленная дверь не внушали особого доверия, но путнику, видимо, было уже всё равно и он решительно толкнул дверь, противно скрипнувшую под его рукой.
Внутреннее содержание помещения, представшее его глазам, вполне способствовало тому невысокому мнению, которое путник составил об этом питейном заведении, впервые взглянув на его вывеску. Но для него сейчас важны были ужин и ночлег, а потому он спустился по каменной лестнице в общий задымленный зал, заполненный едва ли на четверть, с видом уверенным и бывалым. Впрочем, в отношении этого человека можно было с уверенностью сказать, что он не только имел вид бывалого, он действительно много повидал. Поскольку в нашем повествовании он играет не последнюю роль, немного остановимся на его внешности.
Завсегдатаи кабака увидели мужчину среднего роста, казавшегося ниже из-за того, что он постоянно горбился и вжимал голову в плечи, словно боялся удара со спины. Он нервно оглядывался, а поймав несколько раз брошенный в свою сторону удивлённый взгляд, попытался выпрямиться и чуть ли не присвистывая направился к дальнему столику, скрытому в тени. Промокшую куртку он снял и небрежно кинул рядом на сидение, туда же отправилась фуражка с кожаным потёртым козырьком. Кроме куртки на нём была грубая рубаха из небелёного холста, закрученный в крепкий жгут шейный платок и сильно поношенные и заплатанные на одном колене штаны, давно потерявшие свой цвет. Грубые башмаки, подбитые гвоздями, были одеты прямо на босу ногу.
Мужчина уселся спиной к стене так, чтобы иметь возможность видеть всё помещение. Свой практически новый солдатский ранец, чем-то туго набитый, поставил на пол у ноги и, опершись о столик, огляделся. Мало было таких, кто пытался с любопытством разглядеть нового посетителя, но и те быстро отводили взгляд, встретившись с его тёмными и злыми глазами. От всей его фигуры веяло застарелой ненавистью, причем не к кому-то или чему-то конкретному, а ненавистью вообще, едва ли не ко всему сущему просто за то, что оно имело смелость быть на свете. Огрубевшее лицо, покрытое щетиной, крупный нос-картофелина, тонкие губы, искривлённые шрамом, пересекающим его лицо от левого уха к углу рта, отросшие взлохмаченные и сальные волосы довершали общее неблагоприятное впечатление. Но таких «неблагоприятных» эти стены повидали немало, а потому о новом посетителе вскоре забыли, вернувшись каждый к своим делам: кто к бутылке, кто к картам, а кто к драке — таких быстро вышвыривали за порог — и помещение продолжало едва слышно гудеть, предоставляя возможность тому, кто желал остаться невидимым и неузнанным, оставаться таким, сколько он пожелает. Посетитель взял себе кувшин кислого дешёвого вина и краюху хлеба и сидел некоторое время, спокойно оглядываясь вокруг.
Низкий потолок, грязный и закопченый, готов был, казалось, свалиться на голову. В дальнем углу ютилась узкая деревянная лестница, ведущая наверх, в комнаты для постояльцев. У стены слева громоздилось большое деревянное сооружение, похожее одновременно и на большой обеденный стол и на трактирную стойку. За ним на высоком табурете восседала крупная женщина в обширном потёртом платье и старом вдовьем чепце, кривозубая и одноглазая. Она откликалась на кличку Сова. Несмотря на свои размеры, передвигалась она быстро, ловко и бесшумно. Мужчина поманил её и едва не подпрыгнул от неожиданности, когда буквально через секунду услышал над собой грубоватый голос:
— Что угодно?
Спросив о ночлеге для себя и уговорившись о цене, он собирался было закончить свой нехитрый ужин и отправиться на боковую, но неожиданное происшествие отвлекло его и посетителей от их занятий. По крутой лестнице со второго этажа почти кубарем скатился человек. Это была девушка. Следом за ней появился невысокий полураздетый мужчина. Его волосатая грудь вздымалась, как после длительного бега, из царапины на щеке сочилась кровь, губа вспухла. Рот его изрыгал невиданные проклятия. Она не могла сразу встать после такого падения и мужчина, в два прыжка догнав её, схватил за пышные темные кудри и поддёрнув вверх, как тряпичную куклу, с силой стукнул её головой о стену.