— А что видел ты?
— Сестрицу твою видел, — хмыкнул Поножовщик, — но об этом ты и сам знаешь. Она там частенько объявляется. Чего тут думать — раз предлагают дело и платят хорошие деньги, почему бы не сделать, — он залпом выхлебнул из кружки, — а что да зачем — не нашего ума дело.
— Не скажи… Не налететь бы. Мы ведь кто? Грабители, воры. С мокрушниками не связывались никогда.
— Не замечал я за тобой такой чувствительности.
— Каждый делает своё дело, — огрызнулся Марсель. — Чувствую я, что не всё так просто, что-то я упускаю. Но делать нечего — не убьём мы — убьют нас. И хорошо бы чтобы всё по плану прошло.
— Зачем тебе в два места сразу? Можно ведь убить сейчас, а девчонку использовать потом…
— Не понимаешь? Сестрица теперь не так сговорчива, как раньше, когда она у меня в руках была. Теперь её чем-то очень сильно зацепить нужно, чтобы у неё и мысли что-то сделать неправильно не возникло. По всему видать — любит она этого урода. Не знаю, чем он её привлёк, но она за ним как собачонка бегает. Со своей смазливой мордашкой она и получше могла сыскать. Спросишь — зачем она в таком деле вообще нужна? Никого осторожнее и гибче её я не знаю. Кто внутрь пролезет? Ты? Или, может быть, Ножичек? Вы такого шуму наведёте, до самых окраин Парижа слышно будет.Потому и пасу я её, как любимую козочку. В доме графа много чего взять можно, а потом и убраться куда-нибудь, подальше от Парижа. Заживём, как короли — сами себе хозяева. Не на это ли надеялись до сих пор?
— Не знаю, — пожал плечами Верзила, — мне и так не плохо пока.
— А если снова возьмут? Хочешь до конца жизни на каторге гнить? Завтра, и ни днём позже!
— Говорю же тебе — в доме полно народу. Попадётся девчонка, и останемся ни с чем.
— Попадётся она — чёрт с ней! Мы скроемся. Выручать её не побегу! На худой конец поделим то, что даст Грамотей за убийство…
***
Не дожидаясь пока она заберётся по ступенькам, Марсель втолкнул её в обшарпанный экипаж, запрыгнул сам, и лошади, повинуясь хлысту, понеслись. Амина забилась в дальний угол, даже ноги подобрала повыше и обхватила колени руками, защищаясь. Единственный выход на волю перекрыл Марсель, но даже если бы с её стороны дверца была, она всё равно не решилась бы выпрыгнуть — и карета неслась слишком быстро, и руки-ноги онемели от ужаса. Этот ужас перед насильником въелся так основательно, что даже ненависть к нему пока не могла перебороть, преодолеть онемение, накрывшее тело. Округлившимися глазами, Амина следила за братом.
Марсель усмехнулся:
— Не бойся, я тебя не трону. Пока. Нам ехать недолго и говорить сейчас я буду быстро. Если не поймёшь меня — позже будешь каяться. Ты убежала, бросила меня своего брата, когда мне нужна была твоя помощь…
— Помощь? Тебе нужна не помощь, а сообщница!
— Не перебивай, я же сказал — у нас мало времени. Так вот, я должен был тебя найти и я нашёл. Теперь я прошу тебя мне помочь. Разве не должны родственники помогать друг другу?..
Амина глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Каждая клеточка её тела дрожала от страха перед братом. Перед глазами сами собой вставали картины того, что он уже сделал с ней и ожидание того, что ещё может сделать. Эти воспоминания мешали сосредоточиться и найти единственную точку опоры, которая ещё была и которая могла бы помочь ей. Она хотела выбить клин клином, но пока делала это неосознанно. Амина старалась пробраться сквозь завесы теперешней жути и отыскать другой страх, иной ужас, куда более мощный по силе своего воздействия на неё, который заставил бы её онемевшие члены вновь задвигаться. Она металась в поисках силы, своей собственной силы, которая помогла бы её мыслям стать чёткими и ясными, а внезапному напряжению оживить руки и заставить двигаться ноги, чтобы тело стало гибким и сильным, как никогда раньше. Эта сила помогла бы спастись ей самой и отыскать Эрика.
Что могла противопоставить слабая девочка физическому превосходству своего брата? Бо́льшую силу? Но где и в чём была она, бо́льшая сила — эта точка опоры, которая позволила бы перевернуть землю, — Амина пока не знала, но чувствовала, что она должна быть где-то рядом, совсем близко, так, что только руку протяни и возможности возрастут стократ, и преграды станут смехотворны и несерьёзны. Как слепой котёнок судорожно металась она в поисках. Она пыталась найти иной вид могущества, искала то, что поднимает отчаявшегося и отринувшего всё — все страхи, всю жажду и все желания, которые ещё привязывают к жизни. Пока ещё робко и несмело нащупывала тропу, которая приводит к непобедимости, поскольку человек, ступивший на неё, перестаёт не то, что бояться — он больше не думает о страхе совсем. Сами по себе понятия «жизнь» и «смерть» здесь отходят в сторону. Уже не нужно оружие как таковое, поскольку оружием может стать всё, что угодно, самое немыслимое и неприметное, поскольку он сам — уже оружие, он сам — клинок, отточенный, холодный и беспощадный. Вовсе необязательно, что клинок победит. Вполне возможно, что он будет сломан и обрушен. Но прежде сила его, достигнув вершины мощи, может покорить и покарать того, против кого будет направлена.
Разве Марсель мог предполагать, что в дрожащем перед ним тщедушном теле происходят такие изменения? Разве мог он представить, что нечто страшное ждёт его в лице слабенькой девочки, которую подчинил? Нет. Уверенный в своей силе, в непобедимости, которую доставляло умелое владение всеми способами убийства кроме, пожалуй, ядов, он не ждал отпора, не подозревал, что может встретить человека, способного если и не убить его практически «голыми руками», то сильно покалечить. Он даже не связал её, не заткнул кляпом рот, чтобы Амина ненароком не вскрикнула, не позвала на помощь. Марсель видел её страх и был уверен в себе. Ожидания его в некоторой степени были оправданы. Полупридушенное животное, копошащееся где-то на земле, практически лишённое силы и воли к сопротивлению — вот кем была в его глазах Амина.
***
С давних времён товары в Париж доставлялись не только посуху. Отличной дорогой была Сена. Неподалёку от причалов располагались склады, построенные довольно давно. Туда привозили товары со всех концов страны и размещали до тех пор, пока не придёт их время пересечь стену откупщиков. Стена была разрушена. На её месте пролегли новые широкие бульвары. Но склады остались на своём месте и служили всё тем же целям — в них хранили товары.
Эрика привезли в один из таких складов. Добраться до него было трудно: склад стоял на отшибе, спрятанный за другими более добротными и чаще используемыми. Кучи песка, камней, щебёнки преграждали дорогу. Его втолкнули в приоткрытую дверь невысокого длинного деревянного строения. Потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку, царившему здесь. В нос ударил резкий запах сырого дерева. Склад был небольшой, грязный и завален дровами. У стен неровные поленницы поднимались почти до самого верха, до небольших оконцев под потолком, которые в таких помещениях устраивали не столько ради света, сколько для вентиляции. У дальней стены был разложен лес для просушки. Два грубо обтесанных бревна подпирали крышу. К одному из этих брёвен его и привязали, за шею, со стянутыми за спиной руками.
Привязали так умело, что любое неосторожное движение грозило удушьем. Этот вид пытки был известен давно людям, промышлявшим морским разбоем, и назывался «галстук-бабочка», видимо из-за формы узла, напоминающего этот предмет мужского костюма. Он использовался для наказания такого же жестокого, как килевание или хождение по доске. Приговорённого поднимали над палубой до уровня второй или третьей реи и привязывали за шею к мачте. Скользкие реи служили слабой опорой для несчастного, который не мог ухватиться за канаты, чтобы удержать равновесие при качке, — руки его были стянуты крепкой верёвкой. В полный штиль, когда судно едва скользило или не двигалось совсем, терпение или милость капитана могли подарить ему жизнь. Но в движении, если ветер хлопал парусами за его спиной, а качка не давала возможности упереться в кусок дерева под ногами, он неизбежно соскальзывал и задыхался в петле.