Голова Эрика гудела от сильнейшего удара по затылку. Лисьи уши не помогли ему. Как и в прошлый раз, когда он был ранен, нападавшие подкрались незаметно. Привязав пленника к столбу, двое ушли, двое остались караулить. Худой и длинный оборванец в широкой не по размеру куртке и штанах, тяжёлых деревянных башмаках, с бледным лицом, всё время подходил к двери и выглядывал на улицу. Второй — коренастый, в широкой вылинявшей от пота рабочей блузе и старых заплатанных штанах — стоял рядом с Эриком, словно напоминание о том, что следует вести себя тихо. Тюремщики называли друг друга Ножичек и Поножовщик. Поножовщик лениво поигрывал ножом, то и дело, ради забавы втыкая его в дерево рядом с головой пленника. Это заставляло Эрика непроизвольно сжиматься, хотя он всегда ждал, но всё равно движение Поножовщика оказывалось неожиданным. И тогда крепкая верёвка натягивалась и впивалась в шею. Ножичек застыл у двери, не сводя глаз с улицы. Наконец, он обернулся и кивнул, обнажив в усмешке гнилые зубы — главарь со своей добычей прибыл.
***
Амина увидела Эрика сразу же. Он был без сюртука, в рубашке и штанах, маска не скрывала его лица и сумрак, царивший здесь, усиливал его сходство с мертвецом.
— Отпусти его, я согласна, — резко крикнула Амина. — Я выполню твоё требование, слышишь, отпусти его.
— Я тебе не верю, — зло прищурился Марсель. — Ты снова убежишь, как в прошлый раз. Поэтому он останется здесь, связанный, под охраной. Если ты нарушишь своё слово — мой человек его убьёт. А потом и до детей доберётся. Ты ведь знаешь, я не шучу.
— Знаю, — горделиво вскинув голову, проговорила Амина. — Но и ты знай, что зверь, загнанный в угол становится неуправляемым. А ты уже давно загоняешь меня в угол. Я боялась тебя — это правда, я и сейчас боюсь, но уже не так, как прежде.
Но слова её не произвели впечатления, на которое она надеялась. Марсель не поверил ей. Повинуясь жесту главаря, подручные волоком подтащили девушку к тому же столбу, где стоял Эрик, и привязали её рядом. Но не спина к спине, а, глумливо ухмыляясь, так, что она упиралась в его грудь лицом, а подбородок Эрика нашёл себе опору в её растрепанных волосах. Амина словно обнимала его — её руки были скручены позади него. Эрик боялся вздохнуть глубоко, чтобы не причинить ей боль.Она боялась пошевелиться, поскольку любое её движение заставляло его переменить положение, и верёвка впивалась в горло.
— Отдохните, — шепнул Марсель и уже от двери добавил громче — я приду позже, будь готова. Большие ворота захлопнулись, скрипнули засовы, и установилась глухая и мрачная тишина.
Вечер за стенами гасил последние лучи света, которые ещё пробивались внутрь, и вскоре стало совсем темно. Молчание, такое тёплое и уютное в домашней обстановке, здесь было невыносимо.
— Зачем ты пришла сюда?
Что ж, это не самое глупое, что он мог спросить.
— У меня не было выбора.
========== - 22 - ==========
— Чего он хочет от тебя?
— Он хочет, чтобы я помогла ограбить… особняк, — ответила Амина. Эрик поразился спокойствию её голоса. Сколько ещё сторон её натуры может открыться вот так — внезапно? Чего ещё может не знать о ней он, полагающий себя знатоком человеческой природы?
— Надеюсь, не Версаль? Ты говоришь об этом так спокойно.
В темноте он не увидел, но почувствовал, как она улыбнулась.
— Ты ведь не всё рассказала о себе?
Эрик постарался, чтобы вопрос-утверждение не прозвучал, как обвинение. Не получилось.
— Я рассказала всё, что могла, — едва слышно ответила она.
— Я слушаю…
Амина тихо вздохнула и начала своё повествование, вернув на место те куски истории, которые раньше опустила, мимо которых старалась пройти, зажмурив глаза. Здесь и теперь она говорила о них спокойно и точно, не подбирая слов и не запинаясь, так, словно не чувствовала, не помнила, не переживала, и оттого рассказ её производил куда более сильное впечатление. А, возможно, то было влияние чувств, испытываемых Эриком сильно и остро именно здесь и именно теперь, когда она была так близко. Он чувствовал движение её груди под лёгкими вздохами. Мягкие волосы манили зарыться пальцами, скрыть в них своё лицо и забыть обо всём.
— Прости…
Амина беззвучно заплакала. Секунды складывались в минуты, время уходило.
— Прости, — повторил он.
Она подняла голову, пытаясь разглядеть в сумраке его лицо.
— За что простить?
— За всё. За то, что не уберёг раньше; за то, что не могу утешить теперь.
Когда-то у него была игрушка — маленький глиняный котёнок с треснувшей спинкой и отломанным ушком. Невесёлое холодное детство заставляло искать нежность и тепло у гончарной поделки. Теперь уже и не вспомнить чем привлекла тогда игрушка. Может быть, тем, что была беспомощна? Как и Амина теперь рядом с ним — такая же маленькая, такая же хрупкая с треснувшим сердцем. Эрик приложил бы все силы к тому, чтобы эта трещина затянулась. Он задыхался от нежности и сейчас сильнее, чем когда-либо раньше.
Дёрнулся, проверяя на прочность свои путы. Глухо зарычал, в который раз обнаружив, что не в силах разорвать их. Сейчас к его услугам был только голос, и Эрик запел тихо и проникновенно старинную балладу о верности, о чести и о любви. Всё было в песне. Сердце билось и горело в каждом звуке. Это пламя светило ярко и ровно и согревало, и утешало, и предлагало отдохнуть на тёплых ладонях. Волшебный голос выводил восхитительные звуки, и тоска и отчаяние растворялись как-то сами собой. Она уткнулась ему в грудь и несколько минут спустя рваные и судорожные вздохи-всхлипы сменились спокойным и глубоким дыханием. Закрыв глаза, она следовала картинам, которые вставали перед внутренним взором, завлекали и пьянили. Здесь мешался сон и явь. Амина и не заметила, когда закончилась песня — каждая клеточка её тела впитала в себя волшебный звук и теперь уже пела сама.
***
— Ты молчишь?
— Рядом с тобой я немного глупею. Хочется говорить умные вещи и обязательно выражаться афоризмами.
— А в твоей голове не найдётся какого-нибудь афоризма, который помог бы нам?
— Увы, милая, я не всемогущий. Я могу утешить голосом, но разрывать им верёвки я не умею.
Его лицо смутно белело, словно луна сквозь пелену грозовых туч. Амина всегда поражалась тому, насколько он высок. Глаза Эрика время от времени вспыхивали кроваво. Выглядело это жутковато, поскольку будило странные видения. Видения, в свою очередь, вместе с темнотой и тишиной заставляли сжиматься от иррационального страха сердце. Не то, чтобы это сердце так легко было испугать — просто мистические сказки и истории, услышанные в детстве, начинали пускать корни и зеленеть именно в такое время, когда было тихо и непроглядно.
— У меня есть нож…
— Что?
— У меня есть нож, твой стилет, помнишь, ты как-то показывал мне. Я нашла его в твоей спальне на полу. Тогда-то я и поняла, что с тобой что-то случилось, и потеряла осторожность. Хотя я и раньше была не очень осторожна.
— Где он?
— Здесь, — Амина подбородком указала на себя и невольно хихикнула, — Марсель меня даже не обыскал. Ему такое и в голову не могло придти, чтобы я да сопротивляться стала? Слишком много доказательств моей беспомощности у него было вот и потерял обычную осторожность. По-правде говоря, я сама про этот нож вспомнила только сейчас…
— Это всё меняет, — перебил её Эрик. — Ну-ка, становись на мою ногу и держись крепче. Постарайся подтянуться и помочь мне приподнять тебя повыше.
— Что ты собираешься делать? — послушно выполняя его указания, спросила Амина.
— Попробую достать нож зубами.
— Что?
От неожиданности она соскользнула и проехалась подбородком по его груди. Эрик дернулся — инстинкт требовал подхватить её и зашипел — верёвка, о которой он забыл на миг, чувствительно впилась в его горло.
— Но как же…
— У тебя есть другие предложения? — сердито спросил Эрик.
—Нет, но… там же пуговицы, — нервно хихикнув, Амина попыталась снова встать на кончик его ботинка.
— Справлюсь как-нибудь.
С большим трудом он приподнял её. Неимоверно долго, поминутно оскальзываясь и начиная заново, шипя от боли и ругаясь сквозь зубы, Эрик добрался до пуговиц на лифе платья и расстегнул их. Несмотря на напряжение, не мог не заметить, как она волнуется.