— Не бойся, половина дела уже сделана. Осталось совсем немного, — ободряюще сказал он.
— Я не о том, — ляпнула Амина и почувствовала, как нестерпимо запылало лицо.
В первую минуту Эрик не понял странного тона, каким были произнесены слова. Но кусочки паззла — темнота, тесные объятия, её волнение — быстро нашли своё место, и он, изумившись тому, что такая простейшая мысль до сих пор не пришла ему в голову, едва не опустил ногу, на которой с большим трудом удерживалась Амина. Он глубоко вздохнул, чтобы не рассмеяться в голос.
— Не волнуйся, я осторожно, — мягко сказал Эрик, — подвинься ближе, а то я себя задушу прежде, чем успею дотронуться до тебя.
От прикосновения тонких холодных губ к коже побежали мурашки. Изо всех сил Амина старалась не думать, не представлять, что могло бы случиться как раз в это время, если бы они не оказались здесь. Венчание к этому моменту, наверное, уже закончилось бы, и они остались одни… Неподходящие мысли, неподходящее время, но они всё равно упрямо лезли в голову.
Эрик слегка отстранился и, подняв глаза, заглянул в её лицо. Темно. Но ночь — его друг и, скрывая от других, ему она открывала картины невидимые другим. Он не смог бы разглядеть румянец на её щеках, но дрожание губ от смущения или от чего-то другого (наверное, хотелось бы, чтобы это было что-то другое) — легко угадал.
— Надеюсь, ты не запрятала стилет глубоко, — в голосе его слышалась улыбка, от чего она смутилась ещё больше. — Ты можешь пошевелить руками?
— С трудом. Затекли очень…
— Я достану нож, ты — обернёшься вокруг меня и возьмёшь нож пальцами. Постарайся распилить верёвку на моей шее, — распорядился Эрик, — будь осторожна и держи нож крепко — это наш шанс. Единственный.
Он старался говорить деловито и ровно, чтобы помочь ей успокоиться.
— Всё будет хорошо, поверь мне.
— А что потом?
— Потом — будем решать потом.
Сложно описать все действия, которые пришлось им проделать, чтобы освободиться. Но всё закончилось благополучно: стилет не выпал из дрожащих пальцев, не было случайной раны, чего так боялась Амина. Руки её так дрожали, что стилет много раз соскальзывал с верёвки и едва не касался его шеи. Она справилась. Потом ей пришлось снова обернуться лицом к Эрику и наощупь перепилить верёвки, которые стягивали его руки. Дальше он освободился сам и освободил её. Времени это заняло немало. Сквозь оконца под крышей уже просачивался слабый свет. За стенами, должно быть, наступал глухой предрассветный час.
— В самый раз, — с облегчением выдохнул Эрик.
— Что теперь?
Он молча взял её за руку и потянул в сторону брёвен у стены, но в этот момент, открываясь, заскрипели ворота.
***
Эрик метнул нож к двери в темноту, наудачу. Несмотря на ночное зрение разглядеть цель было сложно. Глухой рык сообщил, что теперь противников — на одного меньше.
Их осталось двое. Марсель наступал прямо, не таясь, отвлекая внимание, Поножовщик заходил из-за спины. Они не сомневались в успехе — добыча, конечно, была не так слаба и беспомощна, как они надеялись, но что она могла поделать голыми руками против ножей? Огнестрельного оружия у Марселя не было — выстрел привлёк бы ненужное внимание, да и не в его привычках устраивать шумные яростные разборки. Он всегда действовал тихо и расчётливо, чтобы наверняка.
Амина судорожно обхватила Эрика со спины, пытаясь защитить, не соображая от страха, что мешает…
— Отойди! — рявкнул Эрик, отступая назад и стараясь оттеснить девчонку. Марсель пока не успел оценить манёвр своих противников и перекрыть единственный возможный выход: по штабелям неровно сложенных дров и на крышу. Эрик разглядел эту возможность, когда был привязан, а надежды освободиться не было никакой. Амина цеплялась за него, мешая движению, и он наклонился вперёд, чтобы случайно не задеть, когда придётся в очередной раз замахнуться, защищаясь от нападающих.
Поножовщик, получивший в первые минуты сильный удар в челюсть поленом, копошился в древесной стружке, стараясь подняться на ноги. На некоторое время можно было позабыть о нём и сосредоточиться на Марселе — крепкий и выносливый он представлял основную опасность. Его подельники были просто на подхвате. Основное дело — заказное убийство — он должен был сделать сам, поэтому пока держался в стороне, чтобы сохранить силы.
Марселю это бесцельное махание порядком надоело. Когда он планировал свое дело, он надеялся, что всё пройдёт быстро и легко, что перепуганная Амина сделает всё, что от неё потребуется, а немолодой и крепко связанный Эрик не сможет ничем помешать. Он надеялся, что влюблённая девушка будет безропотной, а влюблённый мужчина — покорным. Что может быть проще, чем убить человека, который не оказывает сопротивления?
Однако, в слабом свете фонаря, оставленного где-то возле двери, вдруг сверкнули два клинка, молниеносно выдернутые неведомо откуда скелетообразной добычей с лицом мертвеца. И захват, которым их удерживали, говорил об умении пользоваться ими не для обороны, но для убийства.
Собственно, ножи эти и создавались не для того, чтобы обороняться. Только убийство — молниеносное и беспощадное. Появились они за тысячи миль от этих земель, там, где вечное лето и где обитают животные, подарившие форму этому смертельному оружию. Руки Эрика обратным хватом удерживали kah-rahm-bit*. Маленькое, длиной не более пяти сантиметров обоюдоострое серповидное лезвие было уже проблемой. Добыча вдруг из миролюбивого и неуклюжего травоядного вдруг превратилась в хищника, вся поза которого говорила об умении убивать. Марсель выругался сквозь зубы — кто обыскивал пленника и почему ножи не были обнаружены? Но спросить было не с кого: Ножичек затих у двери со стилетом в глазу, Поножовщик копошился где-то у брёвен.
***
Амина в ту минуту, когда осознала, что может случиться с Эриком, одним махом перепрыгнула черту, за которой ужас перед насильником и насилием превращается в неуправляемую ярость даже у самого скромного, тихого и забитого существа. Когда жестокие руки касаются чего-то настолько дорогого, то жажда жизни отступает перед яростью. В это мгновение она нашла точку опоры… Собственно, это она метнула полено в Поножовщика и на мгновение ошалела от того, что у неё получилось, но сила как-то быстро иссякла, уступив место страху. Но не за себя — она боялась за Эрика и хотела укрыть его собой.
А Эрику было что терять. Амина дышала ему в спину. Он чувствовал её страх и боялся сам. Боялся того, что в следующую минуту не услышит её дыхания за своей спиной. Эрик вдруг как-то в единый миг забыл всё, что было с ним, забыл все свои метания и сомнения, забыл о слабости своего тела, так и не восстановившегося толком после ранения. Сами собой стали всплывать воспоминания из глубины его прошлой жизни — отточенные ранее долгими тренировками способности убийцы — ловкого, как кошка, внезапного и безжалостного, как бросок кобры. Умения, дремавшие до поры до времени под гнётом размышлений, переживаний и самобичевания, возникали чётким планом. Он должен был только следовать этому плану. Сейчас его эмоции, задвинутые в сторону усилием воли, испуганно притихли, уступив место лишь одной — холодной и сверкающей ярости.
Ещё накануне его мечты были так реальны, он мог потрогать их, уверится в том, что Амина не сон, что она действительно согласна, что она — его невеста. Эрик заявил о своём праве выбрать для неё подвенечное платье. Амина и не сопротивлялась — ей было всё равно. Обычное для девушки желание выбрать самостоятельно наряд для такого важного дня было чуждо ей и непонятно, пожалуй, она бы так и явилась на венчание — в своём простеньком рабочем платьице, в котором ухаживала за Шарлем и Лизой.
Дивное сооружение из белого шёлка, воплощение грёз, висело в шкафу, ожидая хозяйку. Белое платье, как символ смерти прежнего Эрика и рождения нового, готового учиться любить и жить, даря и прощая, не обвинять и требовать, но покоряться и принимать даруемое. Эрик готов был загрызть того, кто осмелился даже просто глянуть в сторону его счастья. Сейчас он уже не боялся, что не сможет справиться с собой. Он этого и не хотел, напротив, всеми силами пытался разжечь в себе пламя ярости ещё сильнее, чтобы влить в свои руки недостающую силу.