Он никак не мог стряхнуть Амину, уцепившуюся за него. Мыслей не было, только досада — как же она не может понять, что сейчас ему нужна вся свобода движения, какая есть, иначе им не выбраться. Эрик оттолкнул её локтем и мигом выставил ножи вперёд, обороняясь. Не рассчитав сил, он толкнул её сильно, и Амина отлетела к брёвнам. Краем глаза он видел, как она пытается подняться, но помочь не мог — в этот миг молниеносный выпад Марселя едва не стоил Эрику жизни. Амина закричала. Услышав крик, Эрик метнулся к ней, одновременно стараясь следить и за Марселем, и за тем, что происходит с Аминой — чужие цепкие пальцы тянули её к земле за растрёпанные волосы. Не глядя, левой рукой полоснул ножом туда, где, казалось, были пальцы, вцепившиеся в её волосы, отражая правой нападение наступающего Марселя.
Девушка всхлипнула и скользнула вниз, словно потеряв опору. Эрик подхватил Амину уже у земли — она тяжело обвисла на его руке, глаза её были закрыты, в уголках губ показалась кровь. Ему ничего больше не оставалось, как выронить ножи, и из последних сил карабкаться по брёвнам, спотыкаясь и оскальзываясь, в сторону возможного спасения.
Истошно залаяли собаки, от входа послышались крики. Не оглядываясь, Эрик вскарабкался к слуховому окну, с трудом протиснулся сам и вытащил девушку. Она не шевелилась. Не разбираясь, Эрик взвалил её на спину и пополз по крыше в поисках возможности спуститься на землю.
Амина тяжело висела на его плече. Он чувствовал, как вздохи сотрясают её тело. Нужно было отыскать какое-нибудь укрытие, которое защитит на время и от Марселя, и от тех, чьи собаки будили звонким лаем всю округу. Осторожно высунув голову над краем крыши, он огляделся. Внизу, под крышей, послышалась какая-то возня, рычание, чей-то сдавленный вопль, крики о помощи. Резкий голос отдавал команды, отзывая собак.
— Амина, — тихо проговорил он, не оборачиваясь, — нам придётся прыгать. Милая, до земли недалеко. Ты не бойся, я тебя поймаю. Слышишь? Амина! — окликнул он снова.
Эрик оглянулся. Она лежала там, куда он только что опустил её. Лежала молча, не шевелясь, и только дышала тяжело, с надрывом. В свете надвигающегося утра он, наконец, увидел то, на что должен был обратить внимание ещё раньше и обмер. Сердце заколотилось где-то в пятках. Всё плечо Амины было в крови: от мочки уха до ключицы шею рассекала рваная рана.
Он нашарил её руку, прижимая к себе, опустился на колени. И беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что надежды нет. Эрик смотрел на неё, видел, как шевелятся её губы, в попытке произнести что-то, — и не видел всего этого. Он хотел сказать что-нибудь, что-то спокойное и уверенное — и не мог. Голос умер, ни одного звука не пробилось сквозь пересохшее горло. Ни одно рыдание не сотрясало его грудь, хотя лицо было мокрым от слёз.
Амина пыталась поднять руку, у неё не хватало сил — жизнь уходила по капле, вытекала вместе с кровью, но она не хотела расставаться, пока не скажет что-то важное. Она упорно шевелила губами, и тело её сотрясалось от рваных мучительных вдохов. Эрик прижал к своей щеке маленькую мягкую ладошку, по губам её скользнула слабая улыбка.
Память услужливо подкинула картины недавно случившегося. Они замелькали, словно в голове кто-то безжалостный с невероятной скоростью прокручивал калейдоскоп, и линии сами складывались и рисовали страшный чёрный узор – вот он отражает нападение Марселя, слышит её крик, видит, как она пытается освободить волосы от цепких скрюченных пальцев… От мелькания картин перед внутренним взором голова взорвалась пронзительной воющей болью. У него на миг перехватило дыхание, и жидким огнём побежала кровь по жилам, когда вдруг одна из картин объяснила ему всё…
Через несколько минут всё было кончено. Не было конвульсий, хрипящих вздохов просто вдруг обмякло и отяжелело её тело. Рука, которую он прижимал к своей щеке, оставалась мягкой, словно посылала последний привет. Эрик разжал пальцы, и рука её упала с глухим стуком. Звук этот, как огромная жирная точка в конце долгого тяжкого повествования, как финальный аккорд мрачного музыкального произведения проник и заморозил вмиг все внутренности. Наверное, только поэтому он не сошёл с ума сразу же. Он остался, чтобы испить до дна уготованную чашу.
Склонившись, Эрик вглядывался в полуоткрытые потемневшие глаза, ещё хранившие блик узнавания, пытался поймать последний отблеск жизни, таявший в глубине зрачков. Кровь, несколько минут назад вытекавшая из раны толчками и самим своим движением ещё вселявшая хоть какую-то надежду, остановилась сразу, словно закрутили кран.
Не было ни мыслей, ни чувств, ветер стих, и все звуки отдалились и заглохли.
К сердцу подкатывала тоска. Она надвигалась откуда-то издалека, словно гигантская волна. Громадный вал, несущий смерть, и не замечаешь сначала, только шум в ушах да предчувствие чего-то грозного и неминуемого приуготовляют появление стихии. Но вот она шумит, близится, ширится, и вот она уже мерой с башню, и ледяные капли-иглы хлещут по воспалившейся коже рук и лица. Не уйти от этого вала, не убежать, не скрыться. Тоска увлекла за собой, смела́ его, как маленький камушек. Эрик барахтался в ней, захлёбываясь. Тоскливая волна утягивала на дно всё, что ещё оставалось в его памяти о нём самом, о ней, о любви. Сердце болело. Оно было слишком маленькое, чтобы вместить в себя такое огромное чувство. Оно должно было лопнуть, разорваться, расколоться, но оставалось целым и продолжало примерно стучать и гонять по жилам кровь.
***
Обнаружил его Самир, когда обшарив склад, добрался до крыши. Эрик поднял голову, и персу почудилось, что из пустых глазниц, обращённых к нему, хлынула ночь — глухая и беспросветная. Пергаментная кожа, обтягивающая череп натянулась так, что, казалось, готова была лопнуть от напряжения. Тонкие бесцветные губы открылись, слова вывалились и обрушились на кровлю неподъёмными булыжниками:
— Самир, я убил её…
Не выпуская из рук своё сокровище, Эрик потерял сознание.
Комментарий к - 22 -
* керамбит
========== - 23 - ==========
Осень проснулась рано. Занавесилась космами туч, завыла, оплакивая раннее, несвоевременное пробуждение. Застонали, заскрипели деревья, сгибаясь под порывами ветра. Кряхтели, словно древние старики, будто и не были они молоды и полны сил всего-то неделю или две назад, не лежала на ветвях листва зелёным покрывалом. Налетел ветер и содрал покров, оставив на ветвях рванину, оттого и жаловались деревья. Тоскливый прощальный грай птиц, не желающих покидать насиженные гнёзда, волнами расходился по саду. Уныло обвисшие, застывшие в упрямом ожесточении кусты сирени с чудом сохранившимися там и сям листочками, выныривали из ниоткуда, мешая обзору и проходу. Ветки царапали по лицу, желая, видимо, обратить на себя внимание, а может быть, просто не хотели отворачиваться и уступать чужому движению.
Но всё это мало заботило Эрика, бродившего по кругу уже более трёх часов. От дома — к ограде, по периметру — снова к дому, к самому подъезду и дальше, повернувшись спиной к двери, — вперёд. Ноги переступали сами, словно однажды заведенная механическая игрушка, у которой никак не может закончиться завод.
Много дней он бездумно бродил по саду, почти не замечая его. Взгляд его выхватывал из окружающей обстановки только увядание, только гниение и разрушение. Не было в птичьем крике надежды на будущую встречу, и немного печального, но всё же ожидания…
Внезапно блуждающий взгляд наткнулся на клумбу, пестревшую разносортными простенькими цветами и на садовый совок, забытый у бордюра. И ветер взвихрил листы памяти, судорожно отыскивая нужное воспоминание.
***
Она любила садовничать.
Мелкие цветочки в её руках превращались в дивный розарий, и казалось, будто светятся они, как огоньки. Склонив голову, Амина с умилением разглядывала дело рук своих, удивляясь и восхищаясь белыми, алыми, фиолетовыми цветками, и застывала рядом с ними, забывая о времени. Когда Эрик не видел её рядом, он мог с уверенностью сказать — она здесь, возле своей клумбы. Её склонённая голова, растрёпанные волосы и даже измазанные в земле тонкие пальцы — всё отражало тихую радость и умиротворение.