— Смотрите, еще один задымил! — ворвался звонкий мальчишеский голос в наш блиндаж.
И правда, на запад, кренясь на одно крыло, летел, дымя жирным дымом, еще один Юнкерс. Немного не долетев до леса, он клюнул носом и вонзился в землю. Взрыв разметал остатки самолета, в бинокль было видно только пламя. Разгрузившись вновь над поселком, самолеты ушли на запад в Ковель, но зато из леса выползла колонна немцев. Впереди ползли пять танков Т-IV, за ними три Т-II, следом грузовики с солдатами и батарея 150-мм орудий sLG 33, состоящая из четырех пушек. Не доезжая метров восемьсот до поселка, грузовики высадили пехоту и стали растаскивать пушки. Последним подъехал штабной автобус, из которого вышли офицеры и стали рассматривать в бинокли наши позиции. Неожиданно из церкви грянули два выстрела из пушек, черные султаны взрывов поднялись за машинами немцев. Второй выстрел, — и два султана легли перед немцами.
— Мазилы! — сплюнул окурок один из бойцов.
— В вилку берут, сейчас попадут. — пояснил более опытный.
И точно, третий выстрел разнес один из грузовиков, а другое орудие повредило гусеницу Т-IV, и танк завертелся на одном месте. Пристрелявшись, пушки перенесли огонь на батарею врага. Грузовики прицепили пушки обратно и стали их оттаскивать на безопасное расстояние. Но было поздно, два выстрела моих пушкарей из двух орудий, — и грузовиков как не бывало. Танки тоже открыли огонь по моему доту. Стены гудели от попаданий, но выдерживали обстрел. Вот задымил один танк, вот у другого распласталась гусеница. Подключились с холма и зенитчики, уничтожив легкие танки Т-II. Те, густо дымя, застыли на поле. Два средних танка, пятясь и отстреливаясь, отползали к лесу. Заработала дальнобойная артиллерия, ее тяжелые снаряды стали падать на холме, стараясь подавить наши пушки. Видно, где-то немцы посадили корректировщика, и он передает координаты. Прижал кольцо ко лбу:
— Хранитель! Где у фрицев корректировщик?
— Что значит это слово? — раздался в ответ вопрос.
— Ну, это наводчик, который говорит ворогу, где стоят войска противника! — попытался я «разжевать» ему этот вопрос.
— Тогда это в ближайшей машине, что стоит рядом с деревней!
— Спасибо, Хранитель! — сказал я и, перебежав в церковь из блиндажа к пушкарям, указал на танк.
Два выстрела, и он густо задымил. Из люков никто не вылезал, а через минуту взорвались внутри танка боеприпасы, отбросив башню далеко в сторону. У околицы одиноко строчил по пехоте пулемет, изредка затихая для перезарядки.
— Семён! — обратился я к пограничнику, который из снайперской винтовки отстреливал делающих перебежку фрицев с мстительным выражением на лице.
Услышав, что я обращаюсь к нему, он повернулся ко мне с обиженным выражением, как будто у него отбирают любимую игрушку.
— Семён, надо спасти наших, что еще живые! Возьми людей, мы поддержим огнем!
Он молча кивнул мне головой и, захватив с собой двух друзей погранцов, они начали спускаться по склону к поселку. Немецкая колонна отползла к лесу и вновь стала разворачивать оставшиеся два орудия. Сохранившийся единственный танк стрелял от леса, но расстояние было большое, и снаряды то падали на горящий поселок, то ударялись в холм, а то и вообще улетали за реку. Наши пушки перенацелились на залегшую пехоту и открыли огонь шрапнелью. После нескольких выстрелов пехота не выдержала и побежала к лесу под огнем пулемета, который выхватывал черные фигурки из толпы, и они застывали на лугу. Немецкие пушки и танк открыли огонь по пулемету. На какое-то время он замолчал, но через некоторое время застрочил с другого места, отгоняя пехоту еще дальше. Танк и пушки перенесли огонь теперь на это место, и опять пулемет смолк чтобы заговорить уже с другого конца. Пулеметчик был опытный и менял огневую точку, видя, что его могут накрыть огнем, как-бы издеваясь над фрицами. Семён с пограничниками уже должны быть там, я приказал всем быть готовыми, чтобы прикрыть товарищей. Вынырнули они из-за стелющегося дыма неожиданно, двое бойцов вели под руки раненого пулеметчика, а Семён, чертяка, тащил за собой «Максим». Увидев на склоне холма бойцов, пехота открыла огонь по ним, и вновь вся круча взорвалась огненным шквалом из всех стволов, даже зенитные «Эрликоны» прошлись по гитлеровской цепи. Две полковые пушки били шрапнелью, выкашивая немецкую пехоту, заставляя фрицев зарываться в землю или искать укрытие. Им уже было не до бойцов, поэтому и добрались мои бойцы целые и донесли раненого пулеметчика. Его они занесли в подвал, где уже лежали раненые, их обслуживал санинструктор, которого прикомандировал сам комдив. Хоть у него и своих раненых куча, но о нас он позаботился. Немецкая дальнобойная артиллерия продолжала методично обстреливать наши позиции по старым координатам. Один из снарядов разворотил левый «Эрликон», весь расчет погиб, да и трудно уцелеть при попадании 150-мм снаряда. Пушкари из церкви, несмотря на их обстрел, не переставали уничтожать остатки немецкой колонны. Их беспокоящий огонь все ж заставил немцев удалиться в лес, оставив на поле разгромленные танки, грузовики и кучу убитых и раненых. На какое-то время наступила тишина, даже дальнобойные орудия замолчали. Позвонил на мост, тишина, видно, перебит провод, вновь отправил телефониста восстановить связь и старшину проверить позиции на мосту, сам же спустился к раненым. Санинструктор посетовал, что из всех лекарств у него только йод, спирт и бинты, а двоих раненых надо срочно оперировать. У одного ранение в грудь, задето легкое, так как рана пузырится при дыхании, у второго — в живот. Оба, по его словам, не жильцы, если не отправить срочно в лазарет. Раненый в живот тихо стонал от страшной боли. Бинты были пропитаны кровью. Губы были искусаны до крови от боли. Лицо, даже в полутемном подвале, было бледное и покрыто капельками пота.