Большую часть двухчасового обеденного перерыва я проводил на рифе, ныряя с маской. Можно было взять напрокат акваланг, но глубже трех метров на дне не было ничего интересного, кроме ила и огромных колоний садовых угрей. Эти маленькие рыбки, похожие на шнурки от ботинок, роют в илу норки и торчат из них, словно вопросительные знаки. Издали кажется, что морское дно заросло густой молодой травкой, но стоит приблизиться - и все угри мгновенно исчезают в норах.
Риф, как ему и положено, был сказочно красив. Среди разноцветных коралловых кустов улыбались гигантские двустворки-тридакны. Края их метровых створок торчали из рифа, словно гигантские губы. Их покрывала мягкая мантия, которая окрашена в ярко-синий или зеленый цвет, с различным у всех моллюсков рисунком.
Такая красочная расцветка вызвана тем, что мантия тридакн - своего рода теплица, в которой они разводят на солнце симбиотические водоросли.
Легионы фантастически ярких рыбок вились в пронизанном солнечным светом слое воды над рифом, окружали меня, щекоча мягкими губами, исчезали в сплетении веток при появлении барракуды или макрели. В трещинах скрывались здоровенные желто-зеленые мурены, с двумя из которых я успел подружиться -обязательно приносил им по кусочку тунца, они высовывались из нор и брали угощение из рук.
Постепенно они прониклись ко мне таким доверием, что не боялись выползать наружу на первые метр-два своей длины.
Самыми красивыми из рыбок были маленькие рыбы-бабочки и королевские рыбы-ангелы.
В молодости это чудо природы сочно-синее с похожим на мишень рисунком из тонких белых и черных колец на боку. Потом ангел становится желтым с синими, черными и белыми узорами. Одна такая рыбешка у северного конца рифа нашла оброненное кем-то зеркальце и целыми днями исполняла воинственный территориальный танец перед своим отражением, пока я не забрал игрушку, заметив, что ангел худеет на глазах.
После работы я иногда успевал еще разок нырнуть, чтобы посмотреть ночную фауну.
В это время на рифе появлялись крылатки - похожие на огромные астры создания с рисунком из бордовых, фиолетовых, розовых и белых полос. Этих рыбок ужасно хочется поймать, но их шикарные плавники увенчаны ядовитыми колючками. Один раз, когда я закончил работу в четыре утра и решил окунуться, потому что ехать в город уже не было смысла, мне встретился фотоблефарон - рыбка размером с березовый листок, у которой под глазами по яркому фонарику, причем специальные шторки позволяют ре гулировать яркость.
В поисках красивых раковин я иногда заплывал дальше к северу, там в рифе был просвет - в этом месте открывалось вади, из которого когда-то вытек поток смертельной для кораллов пресной воды. Просвет густо зарос водорослями, в которых жили крошечные осьминожки-аргонавты. У самца аргонавта есть специальное щупальце, которое весной отрывается и уплывает на поиски самки, зажав кончиком мешочек со спермой. У самки два щупальца заканчиваются плоскими лопастями, с помощью которых она строит необыкновенной красоты раковину, словно состоящую из папиросной бумаги или тончайшего фарфора. После встречи со щупальцем-спермоносцем самка заполняет раковину яйцами и караулит до выхода малюток-аргонавтиков.
В течение всего времени работы в "Принцессе" я наблюдал за тремя самками, у которых были раковины с яйцами, и дождался-таки своего часа: облачко осьминожек размером с булавочную головку расплылось вокруг, и я смог забрать пустую раковинку.
Поныряв на рифе, я напоследок совершал дальний заплыв в море, и один раз меня выловил пограничный сторожевик.
- Документы? - спросили погранцы, хотя видели, что на мне нет ничего, кроме плавок.
- Нету.
- Поехали разбираться.
- Вы что, мне на работу через полчаса.
- Ничем не можем помочь.
Вдруг один из моряков закричал:
- Стоп, парни, я его знаю! Это ты водил такую клевую телку на Платформу?
- Ну, я, а что?
- Это свой, парни. - И меня отпустили с почетом.
Не прошло и двух недель, как я знал в лицо всех крупных рыб рифа и даже некоторых морских ежей. Работать снова стало скучно. В Израиле уже несколько месяцев продолжалась забастовка университетских преподавателей, и наступил момент, когда стало ясно, что всем студентам придется остаться на второй год.
Сотни их рванули в Эйлат на заработки. Теперь в ресторане, кроме нас с Димой, все были израильтяне. До сих пор я вполне обходился английским языком, а тут вдруг оказался в чисто ивритоязычной среде. Хотя к тому времени я мог составлять несложные фразы и кое-что понимать, но предпочел делать вид, что не знаю ни слова - так было удобнее. Говорить нам было, в общем, не о чем. В России как-то привыкаешь, что еврейская физиономия обязательно признак если не ума, то хотя бы неординарности. А здесь с хорошими жидовскими мордашками расхаживали совершенно заурядные личности.
С тоской смотрел я на куртинки ковыля, покрывавшие склон горы, угол которой сквозь окно заходил прямо в зал ресторана. Больше всего мне не хватало вылазок на природу. Все чаще передо мной внезапно, как глюки, возникали картинки северной весны, особенно мой любимый Дальний Восток: серые волны, засыпанный сухим деревом галечный берег, синие сопки и холодный, сочащийся влагой ветер с океана... Медитируя на ходу и напевая увертюру к "Севильскому цирюльнику", бегал я от одного столика к другому, путая заказы и забирая тарелки с только начатой едой вместо пустых.
С Анечкой встречаться теперь было некогда: если и выдавался свободный день, я тратил его на вылазку в Тель-Авив для очередного раунда войны с бюрократией из-за паспорта. Но зато мы как-то незаметно подружились с Эти.
Эти была из йеменских евреев - общины, больше тысячи лет жившей в горах Южной Аравии в полной изоляции. Среди них попадаются типажи совершенно сказочной красоты, а Эти была одной из лучших: роскошные волосы в мелких завитках, огромные черные глаза, бархатистые, как южная ночь, мохнатые ресницы, тонкие брови дугой... Росточка она была небольшого, но со стройными ножками и тонкой талией, только попочка чуть-чуть тяжеловата. Девушка казалась гурией из "Тысячи и одной ночи", но при этом прекрасно владела английским и была довольно остроумной.