Сам с нарты соскочил, к чуму Манту-чизе побежал. Там нюки руками рвет, срывает их с шестов. Кричит он:
— Манту-чизе, выходи! Видишь, я тебя зову, не нападаю я внезапно на тебя. Ты меня учил убивать, теперь тебя своими руками убивать буду!
— Ты, сынок, наверное, с ума сошел, — Манту-чизе отвечает. — Почему мне такое говоришь?
— Я не сошел с ума. Одевайся, выходи, сейчас биться будем.
Теперь Манту-чизе из чума вышел. Тогда схватились они. Как их руки друг о друга ударились, как ногтями ударились, даже искры полетели.
Те, что пришли, на людей Манту-чизе кинулись. Так они три дня бились между собой. Никто уже из людей Манту-чизе не остался. Только сам Манту-чизе и парень, которого он сыном называл, еще бьются. Этот новый парень Манту-чизе на снег повалил, на него сверху упал, нож достал. Манту-чизе грудь распорол он. Все снова сошлось. Срослось все сразу же.
(Сертку: «Как не срастется, если непростой этот Манту-чизе. Сам он, может быть, дух».)
Тогда опять этот парень в Манту-чизе ножевой воткнул, опять ему грудь распорол. Снова все срослось сразу же.
Третий раз он ножом распорол Манту-чизе, кричит сам:
— Не-Яркары, скорее переступи через него.
Та быстро через Манту-чизе переступает, пока тот парень еще режет его.
Теперь не закрылось разрезанное тело. Открытое тело осталось. Парень тогда сердце его вынул из груди. С семью верхушками это сердце оказалось. Седьмая верхушка, седьмой отросток в землю ушел. Только оттуда голос слышен:
— На земле-то вы меня сильнее оказались. Не могу я вас на земле победить. Теперь я из-под земли вас добывать буду.
(Сертку: «Это почему, когда баба через непростого человека переступила, тело его не закрылось? Почему погиб он? Это баба любая, когда через что-нибудь переступит, то тогда плохо бывает. Нельзя, раньше считали, бабе даже через хорей, или тынзян, или через ружье переступить. Тогда или тынзян переставал оленей ловить, или оружие не било дичь, или болел кто-нибудь. Простого шамана могла баба убить, если над ним сверху станет. Шамана еще так убить можно было: взяв кусок шкуры, на которой баба спала, на него положить. Вот поэтому она через Манту-чизе переступала».)
Теперь те люди всех людей Манту-чизе убили. Теперь оленей всех его погнали прямо к чуму Харючи-вэсэку. Туда пришли. Там тогда сын Ябено говорит:
— Теперь все дело мы кончили. Теперь я к себе пойду.
Черный Вора говорит теперь:
— Я тоже с вами не буду. Тоже к себе пойду. Мне от вас ничего не надо.
Только сказал это, ушел. Тогда сын Ябено говорит:
— Нохо-богатырь! У меня к тебе слово есть.
— Говори слово, — отвечает.
— У тебя сестра есть, — говорит сын Ябено, — Прошу тебя, отдай ее вот этому моему брату, который Манту-чизе убил.
— Ладно, пускай, — отвечает. — Она к вам сама придет. Мне за нее выкупа не надо. Ничего не надо мне. Так пойду.
Сказав так, ушел.
Сколько-то времени прошло, его сестра пришла. Как она пришла, две матери тоже собираться стали. Не-Яркары говорит:
— Я одна пойду.
Она теперь стала Я-Меню — старуха, которая мать всему живому.
(Сертку: «Это так старики раньше думали, что есть Я-Меню, которая всем детей дает. Теперь такая поговорка есть, когда женщина беременная станет; «Это около нее Я-Меню сидела близко». По-русски Я-Меню — значит Земля-Старуха».)
Теперь сын Ябено говорит своей матери, Не-Харючи:
— Ты теперь иди к Черному Вора. У него живи. Та говорит:
— Если так говоришь, то пойду я.
(Сертку: «Это он так сделал, чтобы Черному Вора дать что-нибудь. Теперь ему бабу дал за помощь».)
Теперь только два брата остались, сыновья Не-Яркары и Не-Харючи.
Сколько-то времени прошло, к ним две девки пришли. Те девки, что с ними у Нохо младшего были. Это он их прислал, чтобы им детей рожали. С тех пор так они жили.
Утро. Чай. Теперь хозяйка старается угодить Геннадию Емельяновичу. Он вызвался пойти со стариком и поставить на новом месте сети. Это потруднее, чем сети высмотреть. Для четырех сетей им придется покрошить льда.
Каждая сетка длиной в двадцать метров. Следовательно, Геннадию Емельяновичу предстоит для каждой сетки пробить четыре лунки. Всего шестнадцать прорубей глубиной в метр каждая. Это еще не все. Они рубятся шире тех, которые прорубают для вытаскивания сетей. Техника установки сети подо льдом несложна, но требует большого навыка. В крайнюю майну просовывается длинная, пятиметровая доска шириной с ладонь и толщиной пальца в два. Называется она норило. Это русское слово в ходу у гыданских ненцев. Норило подсовывается под лед так, чтобы прийти точно в то место, где прорублена следующая майна. Норило тащит за собой веревку. От следующей майны процедура повторяется. Когда веревка протащена в крайние лунки, то за один конец ее привязывается сеть и протягивается подо льдом.
Таня сегодня особенно благоволит к нам. Она, по строгому тундровому этикету, наливает чай так, что он через края чашек переливается на блюдце. После этого полагается отхлебнуть из чашки и вылить в нее чай, который попал на блюдце. Потом можно пить, как хочешь: хочешь — из блюдца, хочешь — из чашки. Если не напился, поставь чашку обратно на блюдце. Если сыт, переверни ее или положи на бок, сказавши «мась» (достаточно).
Мы сказали «мась» после восьмой чашки каждый.
Геннадий Емельянович и Сююку вернулись поздно. Светила луна, тундра просматривалась далеко. Уже издали было видно, что оба еле волочат ноги. Они ввалились в чум и рухнули на свои места. Вот тогда и стало совсем понятно, почему честь снять с мужа кисы издревле предоставлялась женщине.
3
Стадо рысило уже пятый час, то сбиваясь в клубок, то растягиваясь на встречных озерах, то растекаясь по заснеженным лайдам. Впереди ехал Юси. Его упряжка задавала темп всему стаду. Иногда старик останавливал своих оленей, и тогда стадо обтекало его. Животные пробегали вперед по инерции и скоро останавливались, начиная тут же копытить снег.
Мы ехали сзади. Оленей понукать не приходилось: они сами тянулись за своими сородичами, выдерживая почти неизменную дистанцию. Казалось, упряжка привязана невидимой вожжой к краю стада. Если последние олени прибавляли ходу, то моя упряжка тут же усиливала темп бега, сохраняя прежнее расстояние. Великое чувство стада никогда не покидает оленя, свободен он или же тяжко трудится на благо человека.