– Не стоит.
– Если тебе хочется молодого тела, я тебе его найду. Останься со мной, пусть все будет как сейчас.
– Ты – президент компании, под твоим начальством столько людей. Как ты можешь так опускаться?
– Я не многих любила – может, даже никого. Не знаю, люблю ли я тебя. Зато я люблю твой талант. Он мне голову вскружил.
– Давай поговорим, когда я закончу картину.
– Ясно. Ты меняешься с каждой новой картиной. Наконец Нацуэ рассмеялась.
Возможно, она стала той женщиной, в которой я нуждался. И поэтому пришла пора с ней расстаться. Нелогично? А такова вся моя жизнь – прямое нарушение логики.
– Ну ладно, выкладывай: что стряслось?
– Опять легавые наведывались. Такие вежливые все из себя.
– Не забивай себе голову, это по моей части.
– Я встретился с Койти Осита.
– Я предполагала такой исход. Это не преступление.
– А если я скажу, что Осита – это я?
– Значит, ты дважды убийца.
Нацуэ привыкла к моей манере изъясняться. Исключительно поэтому – ни почему больше – она стала понимать меня еще хуже.
Чего мне хотелось? Находил ли я облегчение, изливая на полотне душу? Да, а еще пользовался за это признанием.
К свободе я не стремился – и так был чересчур свободен. Даже в тюрьме. Свободы этой было столько, что девать некуда. Не существовало ограничений, которые запретили бы мне убить человека.
– Ты бы согласилась со мной умереть?
– То есть в прямом смысле?
– У тебя работа, ребенок, положение в обществе. Ты бы смогла сбежать с сумасшедшим художником и умереть в нищете?
– Пытаешься меня обидеть?
– Тебя послушать – как маменька.
– Не без этого. Я иногда прислушиваюсь к себе и нахожу, что есть у меня к тебе что-то материнское. У меня ведь сын взрослый, иногда я тебя очень хорошо понимаю. Но этого не много – куда меньше половины. Поначалу, когда мы только встретились, ты и правда казался ребенком. А сейчас все больше на взрослого человека похож.
– Я стал плохим художником?
– Да нет, вряд ли. Знакомы мы всего ничего, но ты здорово изменился. А картины у тебя просто изумительные. Та, в мастерской, особенно – у меня мурашки побежали, когда я ее увидела.
– Ерунду городишь.
– Знаешь, с таким мастером и умереть не жалко.
– Забудь. Я пошутил.
– А ты все-таки нормальный.
Нацуэ тихо засмеялась. Я наконец-то допил пиво.
В очаге, щелкнув, разломилось поленце. Пламя стелилось низко-низко. Нацуэ поворошила огонь – совсем как я.
Скоро поленья снова занялись.
3
Прозвонили в дверь. Нацуэ давно отправилась на своем «мерседесе» в город. Я даже не заметил, как подъехала машина. В горах обманчивая акустика: кажется, что машина далеко.
Я решил, что это, должно быть, сосед-смотритель, и пошел открывать. Во мраке стоял младший брат Койти Оситы собственной персоной.
– Прошлой ночью вы виделись с моим братом.
– С чего вы взяли?
– Вы вернулись лишь под утро.
– Я могу отъехать по делам. Иногда ночую вне дома.
– Вы с ним виделись, с братом.
– Несете какой-то бред.
Я заглянул ему за спину, всматриваясь в темноту. На небе призрачно догорали краски заката, и оттого земля казалась еще темнее.
Брат еще что-то проговорил. Как я ни пытался, не смог разбудить в себе чувств к этому человеку – словно он был не братом Койти Оситы, а совершенным незнакомцем. Он так пристально вглядывался мне в лицо, что я едва скрывал раздражение.
– Короче говоря, чем я занимаюсь, вас не касается. И нечего соваться в чужие дела.
– Мне только нужно забрать брата, поймите.
– Всяческих вам успехов.
– Ну скажите, где он. Ведь вы виделись. Я знаю, он хотел с вами встретиться, а этот что задумал – расшибется, а сделает.
Я пожал плечами и хотел было закрыть дверь, но непрошеный гость упорствовал.
– Скажите. Ему будет лучше.
– Знаете, он взрослый человек, имеет право решать.
– Вы же виделись, ведь так?
– Какая назойливость.
– Да, вынужденная. Полиция давно плюнула на все, а я руки опускать не собираюсь. Кроме меня, он никому не нужен.
Я снова попытался закрыть дверь. Молодой человек вцепился в дверь и тащил ее на себя. В конце концов я схватил его руку и отшвырнул от двери.
– Не нарывайтесь на грубость.
Но дверь я закрыть не успел: парень снова высвободил руку. Я будто одурел от злобы. В глазах потемнело. Знакомое чувство, промелькнула мысль. Я готов был взорваться и все-таки пытался себя сдерживать, а в ушах шумело, будто волны бились о скалы. Все как тогда…
Силы его оставили. Вдруг рука отцепилась.
Я услышал, как подъехала машина и остановилась перед хижиной. Белый «мерседес» – Нацуэ вернулась. Визитер изменился в лице.
– Я все равно его найду, – сказал он и отпустил дверь. Я вернулся в гостиную, сел на диван и стал ждать Нацуэ.
– У меня было дурное предчувствие, будто сердце тисками сжало. Я даже с курортной зоны выехать не успела, так и повернула назад. Кто это был?
– Посторонний.
– Коммивояжеры в такую глушь не забираются. Значит, полицейский?
– Нет.
Я растянулся на диване и закурил. Выдыхая дым, я размышлял о недавних воспоминаниях.
– Я решила еще остаться. В офис позвонила, сказала, отлучусь на пару-тройку дней. В крайнем случае могу снять номер в отеле.
– Да нет, оставайся, – сказал я и теперь только понял, что мне страшно. Я боялся себя и того неведомого, что еще может произойти.
На улице стемнело, стало зябко. В ясные ночи было холодно. Теперь, если еще небо тучами затянет, снова пойдет снег.
– Там, наверно, осталось что-нибудь съестное в холодильнике. Может, поесть приготовишь?
– Идет. Бывало и готовила, приходя с работы. На изыски я не мастерица, мой конек – что попроще.
Нацуэ засмеялась, с каким-то даже облегчением, что ли. Я молча направился в мастерскую.
Добавил к белому новый цвет: ультрамарин. Не стал сильно разносить его по полотну. Потом, той же кистью, черпнул зелени и тоже размазал, но не сильно. Отложил палитру и встал перед холстом.
Позвала Нацуэ.
В столовой был накрыт стол. Я так отвык от тарелок, они казались здесь неуместными, и даже немного растерялся.
– Ты надолго ко мне?
– Пока не знаю. Просто было дурное предчувствие. Пережду, а как отпустит – вернусь в Токио.
Я не сильно вникал, что там у нее за предчувствия, и спрашивать тоже не стал. Меня куда больше интересовали свои впечатления.
Мы с Нацуэ уселись за стол, друг напротив друга.
– В голове не укладывается, – проговорила она.
– О чем ты?
– Неужели человек, который пишет такие картины, еще и ест.
– Он ест, гадит и даже спит с женщинами. Он такой весь нормальный и приземленный – и вдруг такие картины… вот у тебя сердечко-то и бьется.
Если я отдамся на волю своим причудам, то буду рисовать такое, что никто, кроме меня, не поймет. Пока я не пересек эту грань, то и связь с миром не прервана.
Меню у нас было овощным. Наведываясь в магазин, я часто брал овощи, но, как правило, они оказывались в мусорной корзине.
– Когда закончишь белую картину?
– Может, хватит о живописи?
Тут были и тушеные баклажаны, и жаренный на сковородке сельдерей с чесноком. Ничего особенного, но все равно приятно – хоть какое-то разнообразие. Мне было по вкусу трехдневное рагу, но и теперь я тоже поел с аппетитом. Перекусив, я поднялся в мастерскую.
Встал перед мольбертом, окинул взглядом полотно. Кисть так и плясала от нетерпения. Я смешал на палитре краски. Вроде бы получился цвет, а с другой стороны – и не цвет вовсе, а будто голос. В голове роились мысли, а кисть танцевала по полотну. Как-то незаметно от белого не осталось и следа. Я потерял счет времени – для меня существовали только краски. Наконец отер пот со лба, медленно приходя в себя. Стояла глубокая ночь.