29
О, братья и сестры, скажите мне, что есть любовь?
Когда Навозника выпустили из катринехолмской тюрьмы, мама приготовила его любимые телячьи рулетики. Накануне она заворачивала сало с огурчиками в тонкое мясо, потом сварила подливу и купила крепкого пива, а я помогал ей резать салат. И вот он пришел. Хотя не в первой половине дня, как обещал. Из тюрьмы он отправился прямиком к Раймо, а домой приехал в стельку пьяный и улегся спать на диване.
Когда он проснулся, мама уже успела огорчиться, и Навозник завелся: «Возвращаешься домой, а тебя встречают надутыми рожами и слезами. Неужто ничего получше не нашлось?» Мама разогрела рулеты, и Навозник пожаловался, что соус подгорел.
О, сестры и братья мои, скажите мне, что такое любовь?
Элисабет шла к веранде, волоча джинсы по траве. В другой руке она несла остальную одежду. Войдя за ней в дом, я услышал, как она босиком взбежала на второй этаж. Одежда была кучей свалена у основания лестницы.
Спустилась Элисабет с двумя махровыми полотенцами и двумя купальными халатами — красным и зеленым. Бросила халаты и одно полотенце на диван в гостиной и начала вытирать меня. Вытерла, лицо, промокнула мне шею, живот и спину, потом коснулась члена и поцеловала меня. Я забрал у нее полотенце и вытер ей шею и груди, и живот, и между ног, и спину, и ягодицы. Соски у нее встали, она задышала ртом. Я бросил полотенце на пол и положил руку ей между ног. Мокрые волосы свисали ей на лицо, она отвела пряди в сторону, наклонилась ко мне и поцеловала в щеки, в лоб, в шею. Отвернулась, взяла с дивана халаты. На полу натекла лужа, Элисабет бросила туда полотенце и ногой вытерла воду, одновременно влезая в красный халат. Протянула ко мне руки. Свой халат я уже надел.
Зазвонил телефон.
Элисабет закатила глаза, ответила и какое-то время молча слушала.
— Йон-Йон, Стаффан и Улла, — проговорила она и знаком попросила подать ей сигареты. — Мы работаем над «Гамлетом»… я Офелия.
Я вытащил сигареты из кармана ее джинсов, протянул пачку и зажигалку, и она благодарно кивнула.
— Да ну, что нам там делать. Там же одна полупьяная мелочь… нет, мама, у нас другое…
Элисабет закурила; я подошел и положил руку ей на промежность. Она быстро обернулась и махнула сигаретой.
— Все нормально, мы туда не поедем… Да, пока. Всем привет.
Элисабет положила трубку.
— Мама звонила. Вечером на Ольстенсэнгене[24]праздник. Она боится, что я туда поеду. Та еще тусовка.
— Естественно, ты туда не поедешь. Тебе и так есть чем заняться с Уллой, Стаффаном и Йон-Йоном. Ты же Офелия.
Элисабет кивнула и спросила:
— Как думаешь, из меня хорошая Офелия выйдет?
— Обалденная. — Я сел на диван, и она открыла шкафчик: лазерный проигрыватель и не меньше сотни пластинок. Элисабет поставила ту же музыку, что играла сама.
— Ашкенази. Вот бы так играть.
Она опустилась рядом со мной. Халат был развязан, и соски нацелились прямо на меня. Я положил руку ей на щеку.
Какая ты холодная.
— Так согрей меня. — Элисабет откинулась на спинку дивана, развела ноги и вздохнула.
— Прямо ледяная. — Я положил руку ей на ляжку, погладил.
— Умеешь так? — спросила Элисабет и положила сигарету на язык. Потом повернула ее, закрыла рот, открыла и снова повернула сигарету.
— Смотри не обожгись.
— Сигарета должна быть короткая. Надо половину выкурить, раньше не получится.
Она села и выбросила окурок в стеклянную пепельницу размером с умывальник. Запахнула халат, завязала пояс и придвинулась ближе ко мне.
— Ты меня не погреешь? — Она поцеловала меня в лоб. Я поцеловал ее в губы, мы легли на диван, я стал ласкать ей промежность.
— Интересно, какой опыт они имели в виду?
— Не знаю, — ответил я.
— У тебя хорошо получается рукой. — Она привалилась коленом к спинке дивана и подставила промежность под мою ладонь. — Тебя эта Вуокко научила?
— Да.
Продолжая ласкать, я целовал ее; кажется, ей и правда нравилось. Потом Элисабет сжала мне член. Сильно, почти до боли.
Я хотел было войти в нее, но она вывернулась.
— Вот это не надо.
— Жаль.
— Лучше погладь меня.
Я ласкал ее еще с полчаса; перед тем как кончить, Элисабет расшумелась, положила ноги на диванные подушки, закинула руки за голову, застонала.
Какое-то время она лежала тихо и легонько целовала меня мягкими-мягкими губами, потом начала ласкать меня. Все длилось не больше минуты.
— Какой ты скорый, — сказала она, поглаживая мне шею.