Я посмотрел на часы. Без четверти семь. Я замерз так, что меня била дрожь. Бабушка принесла свой халат — розовый, из тонкой махровой ткани.
— Надень вот это, — сказала она. Я сел, чувствуя, как меня трясет.
— У меня жар.
— Конечно, жар. Высокая температура. Иди пока ляг на диване.
Я ушел на кухню. Там пахло кофе и немножко вчерашними булочками. Я улегся на кухонный диванчик, натянул на голову плед, которым бабушка обычно укрывала ноги, когда вязала. Зубы стучали. Меня трясло. Какое-то время я лежал, клацая зубами; наконец пришла бабушка.
— Иди, ложись. Я постелила сухое белье.
Я завернулся в плед, шатаясь, добрел до кровати, заполз под одеяло.
— Я, наверное, не пойду сегодня в школу.
— Какая там школа, — ответила бабушка. — Попробуй поспать.
Входит папа. Громадный, он садится в потертое кресло; все остальные, кто есть в театральной, стоят. На папе моя коричневая рубашка в широкую желтую полоску; он достает из нагрудного кармашка сигару, срезает кончик и закуривает от зажигалки Элисабет. Кладет ногу на ногу, смотрит на часы и защипывает двумя пальцами стрелку на брюках.
— Итак, — начинает он, — ты стал проблемой для самого себя. — Воробьи из «Золушки» садятся отцу на плечи. Мыши взбегают по ногам и устраиваются на коленях. Отец взмахивает сигарой, и на меня, лежащего в кровати, падает уголек.
— Когда люди чего-то очень сильно хотят, их останавливает только страх. А страх исходит изнутри. Почувствуй его.
Я прислушиваюсь к себе. Страх сидит где-то в районе ключиц.
— Выплюнь! — приказывает отец, тыча в меня сигарой. Искры сыплются на меня, кровать загорается.
— Не бойся!
Я пытаюсь сплюнуть; страх поднимается все выше. Он как круглый комок, он уже у меня в горле, стало нечем дышать. Кровать пылает, но дыма от простыней почти нет, лишь игривые язычки пламени. Очень жарко.
— Сплюнь!
И он выходит из меня. Он — желтый твердый комок, невесомый. Я держу его в ладони, смотрю на него. От него тянется дымок. Это шарик для пинг-понга.
— Шарик для пинг-понга я кладу тебе в карман, — сказала бабушка.
Я повернулся на бок. Бабушка сунула что-то в карман моих джинсов. Сквозь шторы пробивался свет.
— Сколько времени?
— Одиннадцать. Я заварила чай в чайнике. Тебе надо много пить.
Резь в глазах. Бабушка принесла чашку с чаем и сухарики.
Я сел, привалившись к стене, но меня знобило, и я снова свернулся под одеялом.
— Что ты сказала?
— Что тебе надо много пить.
— Нет, перед этим. Когда я проснулся.
Бабушка посмотрела на меня большими за стеклами очков — глазами.
— Я нашла на полу шарик для пинг-понга. И положила его тебе в карман.
Весь день я то и дело задремывал. Вечером бабушка приготовила мне омлет, я пытался почитать, но тут же заснул. На следующий день температура почти спала, но я сильно ослаб и вообще странно себя чувствовал. Лежал одетый на покрывале, прикрыв ноги бабушкиным вязаным пледом. Читал «Неизвестного солдата». Позвонил в школу, сказал, что несколько дней пробуду дома. После обеда я позвонил Элисабет. Трубку взял Франк.
— Позовите, пожалуйста, Элисабет, — попросил я.
— Что ей сказать? Кто звонит?
— Стаффан, — сказал я. — Мы одноклассники.
— Минуту.
Франк со стуком опустил трубку на что-то твердое, и я услышал, как он зовет Элисабет. Позвал несколько раз, потом снова взял трубку.
— Она сидит на яблоне. Сейчас слезет.
— Спасибо.
Я слышал, как стучат по полу его шаги — быстрые, твердые. А потом различил ее бегучий шаг. Она, запыхавшись, взяла трубку.
— Алл о-о-о…
— Это я. Я люблю тебя.
Элисабет бросила трубку.
На следующий день в школу я не пошел, но ненадолго выбрался из дому. Спустился к Зимней бухте. Бродил у кромки воды, посматривая на Бромму. Представлял себе, что мне видна крыша ее дома. Наверное, Элисабет уже пришла домой. Я направился к Эолсхеллу[29] и Клуббенсборгу[30], чтобы оказаться поближе к ней. Пятьсот метров по воде. И еще метров триста до их дома. Итого восемьсот. Я проплываю двести метров за четыре минуты, значит, переплыл бы залив за девять минут и еще три минуты бежал бы по берегу. Итого двенадцать минут. Двенадцать минут отделяют меня от нее. Я попробовал воду, и меня стала бить дрожь. Сил не осталось. Я, наверное, едва смогу протянуть к ней руку, даже если окажусь рядом с ней.
Я вернулся домой. Бабушка приготовила красную фасоль, поджарила колбасу и мясо. Сказала, что теперь, когда я выздоравливаю, мне надо хорошо питаться. Но у меня не было аппетита, хотя я всегда обожал бабушкину красную фасоль.